Пассажир. Владимир Козлов

в том году в каком месяце объявили про бонусы?

      – В ноябре. Только, вроде, не в самом начале. Или я что-то путаю…

      – …с Кузнецовым ты разговаривал? Ты что – спишь?

      Я вздрогнул, открыл глаза, обернулся. Вика улыбнулась, покачала головой.

      – Что с тобой?

      – Так… Не выспался…

      – Ясно. Когда поговоришь с Кузнецовым? Надо четко понимать ситуацию, потому что надо устанавливать кредитный лимит.

      – Хорошо, поговорю. Конечно…

      Я щелкнул на иконку «Аутлука». Двадцать новых сообщений. Офисно-бытовая хрень. Продается «Опель-Корса» – в отличном состоянии. Ищу няню. Ищу однушку. Куплю триста евро по центробанку. Продам тысячу долларов по центробанку. Что происходит на кухне? Почему уволили украинскую уборщицу, и теперь во всем здании не осталось, очевидно, ни одной уборщицы, не представляющей солнечную Среднюю Азию. Не надо, пожалуйста, воровать еду из холодильника! Просьба к новой сотруднице не курить в туалете в правом крыле второго этажа – пока еще погода позволяет выходить на улицу.

      *

      За стойкой чебуречной стояла тетка в белом колпаке, совершенно совкового вида. Чебуречная тоже выглядела по-совковому, хотя было видно, что ремонт относительно свежий. Детали оформления – картинки старой Москвы на стенах и магнитола восьмидесятых годов над стойкой. Табличка: «Приносить и распивать свои спиртные напитки строго запрещено».

      Катя, я, ее приятель Иван и его подруга пили водку. Подруга была в широкополой шляпе и с ярко накрашенными губами.

      – Это одно из немногих мест в Москве, где сохранилась атмосфера душевности, – сказал Иван. – Душевности во вневременном смысле. Не ощущение какого-то там совка, а ощущение человечности, которое – как многим людям кажется – тогда существовало, а сейчас практически утрачено… То есть, в такой вот чебуречной или рюмочной оно есть, а в крупном мажорном торговом центре его нет и в принципе быть не может. Хотя он, несомненно, символизирует благополучие нового времени…

      *

      Мы шли по пустому переулку. Я сделал глоток вина из бутылки, купленной при выходе из чебуречной. Передал бутылку Кате. Она тоже глотнула, глянула на меня.

      – Вот ты… это… говоришь, что тебе не нравится твоя жизнь. Ты ненавидишь свой офис… свою работу… Но ведь тебя же никто не заставляет. Ты можешь все это бросить в любой момент. Ты же не умрешь с голоду, ты найдешь что-то еще…

      – Ты так говоришь, потому что тебе двадцать лет…

      – Мне двадцать три…

      – Это практически одно и то же…

      – Может быть. Но я все равно не могу понять… У дочки твоей все в порядке… за нее тебе волноваться не нужно. Сам ты живешь очень скромно. Зачем тебе вся эта капиталистическая херня? Зачем ты сам в нее впрягаешься?

      – А что мне делать, по-твоему?

      – Не знаю. Я не могу за тебя решить… Ты сам лучше знаешь себя, ты сам лучше знаешь, что тебе нужно, чего ты хочешь… Я понимаю одно – если тебя что-то не устраивает, надо что-то делать, а не плыть