Семь ночей в постели повесы. Анна Кэмпбелл

страсть, если не дать ей выхода, обращается в насилие.

      – Только если ты умалишенный.

      – Я жду не дождусь, когда лишу тебя ума, tesoro. И не вздумай ускакать. – Он схватился за уздечку. Что ж, инстинкты у него прекрасные. Именно это она и намеревалась сделать. – Неужели тебе не хотелось бы узнать, что ты потеряла?

      – Вы только что показали мне, что я потеряла. Столько шума из ничего.

      – Несколько минут назад ты не жаловалась.

      Меррик продолжал улыбаться. Разрази его гром, он не воспринимает ее всерьез. Быть может, потому, что она на один запретный миг имела глупость ответить на поцелуй.

      – Вы просто застигли меня врасплох.

      – Стало быть, на этот раз считай, что ты заранее предупреждена. – Джозеф отпустил Кисмет и схватил Сидони за талию. Она – женщина немаленькая, в сравнении с Робертой настоящая рабочая лошадь, но Меррик легко поднял ее из седла и поставил на землю.

      – Лошади убегут, – пробормотала Сидони, ощутив какую-то необъяснимую слабость в ногах от его близости. Сердце обмерло, а потом ухнуло куда-то вниз. Она так невыносимо остро ощущала его крепкие, сильные руки, удерживающие ее.

      – Если убегут, то просто вернутся в конюшню, а нам придется идти обратно пешком.

      Словно в доказательство, что ее страхи беспочвенны, Кисмет отошла на несколько шагов и остановилась рядом с гнедым.

      – Я убегу, – сказала Сидони, не шелохнувшись.

      – Я догоню.

      – Зачем утруждаться?

      Он взял ее дрожащие руки, и она, глупая и слабая женщина, не воспротивилась. Опасность уже буквально била в набат, но она оставалась на месте как прикованная.

      – Затем, что ты очень красивая, dolcissima, – мягко проговорил он. – Разве ты этого не знаешь?

      Ночью он тоже говорил ей, что она красивая. Перед тем как в раздражении ушел. Сейчас он казался таким же искренним, как и тогда. И, как и тогда, сердце ее, екнув, замерло.

      – Это известная уловка повесы – говорить девушке, что она красива.

      – И как – действует? – весело поинтересовался Джозеф, стягивая с нее перчатки.

      – Нет. – Хотелось бы ей, чтобы это было так.

      – Жаль. – Он бросил ее перчатки на землю и стянул свои. – Проклятье! На тебе всегда ужасно много одежды. Это так неудобно.

      «Не всегда».

      Эта мысль повисла между ними, словно произнесенная вслух. Она могла убежать, он больше не держал ее. «Идите, идите же», – приказывала она своим ногам, но они упрямо отказывались сдвинуться с места.

      – Я не нахожу это неудобным.

      – Еще один прискорбный признак невинности. Когда-нибудь ты будешь благодарна мне за то, что я показал тебе что к чему.

      Ее губы неодобрительно сжались.

      – Это общественная обязанность?

      Хорошо бы, если б ей так не нравился его смех. Всякий раз, когда она слышала этот глубокий мелодичный рокот, ее так с трудом выстроенная оборона слабела.

      – Долг перед своими собратьями.

      – Они, вероятно, дадут вам медаль, – слабо проговорила она, когда он обхватил