Пороги. Олег Васильевич Опрышко

чего только не увидишь на флоте, а какие называния дают нашим судам, так это отдельная песня. Это ж как нужно с головой не дружить, чтобы придумать названия вроде «Нижегородский комсомолец», или «Семьсот пятидесятилетие города Горького»! Воистину, горькая участь досталась тем, кому за границей приходилось произносить эту абракадабру по буквам на английском языке. А уж объяснить, сколько, в связи с этим, лет было Максиму Горькому, вообще никто не мог. Ленинградские лоцмана придумали прозвище покороче – «ТРИ ЧЕКУШКИ». А иначе, пока название судна выговоришь, так и язык сломать можно.

      Пришли мы, значит, в Азов, а там нас уже встречает наш знакомый. Поправился, посвежел, видать, на пользу отпуск пошёл. Груз проверил – всё в порядке, – и говорит: «Пойдёмте, я вам подарок передам».

      – Какой такой подарок? – Мы уж и забыли, а он настаивает:

      «Не везти же порося обратно на свиноферму, там его давно списали, и теперь он будет только отчётность нарушать. Я ведь для него и документ выправил и корма привёз».

      Принесли его на судно, поместили в приготовленное помещение, стали решать, что с ним делать. Чтобы на шашлыки пустить, об этом и речи нет. Он маленький, розовенький, тычется своим пятачком в колени, да подставленные ладони, радуется жизни. А чего ему? Помещение досталось чистое, тёплое, еды вдоволь, внимание со всех сторон, всяко лучше, чем в свинарнике. Однако, животина хоть и с документом, но всё же не совсем обычная на судне. Вот раньше, на парусном, да на военном флоте, это было делом привычным, а теперь кроме собак да кошек, пожалуй что никого и не увидишь. Но, по большому счёту, разница-то не ахти какая, только что не гавчет, зато как хрюкает! В общем, решили его оставить и назвать Шариком. И началась у него жизнь корабельная. Поначалу беспокоились, особенно матросы, которым вменили в обязанность убирать помещение, как-никак свинья, слишком грязно будет, однако Шарик оказался на редкость чистюлей. В иной каюте грязи было больше, чем в его помещении. Сделали ему корыто из двух отделений; одно для еды, а другое для воды, так он быстро во всём разобрался. Из одной половины ел, а в другую аккуратно складывал отработанное. Удивились мы тогда его сообразительности. Дальше – больше. Наш Шарик подрастал, и ближе к весне его стали выпускать на палубу. Стеснительностью при справлении своих естественных надобностей он поразил всех. Обследовав всю палубу и укромные уголки, он задом стал пятиться в один из них, оставив снаружи только свою умилённую мордочку, и никто ни за что не догадался бы, что он там делает, глядя на всех просто ангельским взором.

      Каждый день общения с поросёнком приносил что-то новое. Как-то, на длинном переходе, разыгралась непогода. Три дня штормило. Волна шла бортовая, и судно сильно раскачивало. В такую погоду немного находится желающих что-нибудь поесть, кроме, разве что, солёненького. Волны сильно заливали палубу, и ни у кого не было желания заниматься поросёнком. Да это было и не безопасно. Наконец,