Прыжок в сказку. Сборник рассказов. Сергей Кулагин

Вот вам и Фрекен в бок. Передо мною стоит Клава. И по её перекошенному личику я сразу догадался, что романтический ужин в «Бельведере» отменяется.

      Даже не успел изобразить радостное изумление, как получил уверенный и сильный удар в солнечное сплетение. Пока я словно рыба хватал ртом воздух, Клавдия втолкнула меня в квартиру и следом зашла сама.

      Схватив меня за волосы, жаль давно не стригся, эта фурия притянула меня к себе и заглянула в глаза. И в огромных чёрных зрачках я увидел… Нет, ничего не успел увидеть, потому что получил болезненный тычок в нос.

      Я сидел на полу и одной рукой массировал живот, а другой собирал кровавую юшку, сочащуюся из обеих ноздрей. А злая тётка стояла надо мной, широко расставив толстые ноги. Да-да, толстые, мясистые, как у лягушки-переростка. И как я мог польститься на такую непривлекательную особу? Где твой утончённый вкус, Автоном?

      – Клавдия, – простонал я, – мы же цивилизованные люди. Разве можно с ходу драться? Вы же девушка, а не «держиморда околоточная»…

      – Убью, маслобой драный, – прошипела она и сунула под мой подбитый нос кулак немаленьких размеров. И, о ужас, между большим и указательным пальцем я обнаружил бледно-синюшную татуировку: «МИР».

      Вроде с первого взгляда ничего особенного. Девочка когда-то наколола по глупости, потом пыталась свести. Только у моего сменщика Илюхи Царькова такая же. Он бывалый, три ходки в места не столь отдалённые. Я как-то спросил его, неужто так мир любит, что даже на себе увековечил? А он ответил: «Дурак ты, Автоном. Это значит: «Меня исправит расстрел».

      Так вот почему «Академия»… Это же так зона по-ихнему называется. Вот это влип, вот это поворот на сто восемьдесят градусов.

      А эта криминальная амазонка вынимает из-за пазухи трусы розовые и на пол бросает со словами:

      – Это что за подстава? Над честными девушками издеваешься, маслобой?

      – Помилуйте, Клавдия, трусики фирменные, контрабандные. И при чём здесь масло? Я ничего не взбиваю. Что вы всё, маслобой да маслобой. Если, конечно, вам хорошее масло нужно, то я достану… белорусское есть или голландское…

      – Молчи, бесогон! – рычит она и аж слюнями брызжет.

      – Какие-то у вас словечки мудрёные, я таких не знаю. Вы мне лучше простым языком объясните, а начните с того, почему вы не на работе? Сами говорили: «два через два»…

      И тут не даёт ответа, а только вдруг медленно начинает моя гостья по стене сползать, словно из её нахрапистой бесцеремонности вынули заводную пружину, устраивается на полу напротив меня, и, растирая по личику макияж пополам со слезами и соплями, начинает голосить протяжно:

      – Да какая же теперь может быть работа, ой, какая же я дура, ой повелась, а ты, гадина, зачем на базаре мудруешь, что за напасть такая, ой, дура я, дура!

      И снова песня о главном. Что-то случилось? Нет, припев этой песни мне легко зашёл, потому как ничуть не противоречил моей мировоззренческой концепции. Бабы – дуры не потому, что, а вопреки всему! Однако ответа на главный вопрос, что случилось,