Я жила в плену. Флориан Дениссон

душу, и демоны детства будут рвать его в клочья изнутри.

      Максим попытался сделать дыхательное упражнение; он так крепко цеплялся за ручку двери, что побелели костяшки.

      Голос домовладелицы возвращался постепенно, как волна, предвестница прилива:

      – Вам плохо, господин Монсо?

      По его щеке скатилась капля пота.

      – Все в порядке, мадам Фаржас, со мной все в порядке, – солгал он.

      – Ну и хорошо, оставляю вас с сестрой, не стану больше докучать.

      Еще один удар кинжала в живот.

      Он шагнул в свое жилище, как в зал суда, где ему вынесут смертный приговор. В гостиной притягивали взгляд французские окна, из которых открывался величественный вид на горы вокруг озера. Два кота вспрыгнули на столешницу вдоль левой стены, и принялись расхаживать, как львы в клетке, задрав хвосты наподобие антенн.

      Справа, в неглубокой нише, на обтянутом тканью диване, заваленном подушками, – это была кошачья вотчина, – лежала женщина. Ее волосы уже начали седеть. Как только Максим показался в дверях, она проснулась и резко села.

      Глаза гостьи наполнились слезами, рот искривила судорога печали.

      С первого взгляда он не узнал Элоди; медленно, как канатоходец по проволоке, он зашагал к ней, и лицо ее пробуждало тысячи воспоминаний детства. То, что Максим описывал доктору Катарини, снова всплыло на поверхность. Ночь крещения, насильственное сближение с Богом, раненый лис, холод… И река. Из бурлящей воды то и дело выныривали тысячи голодных ртов – они накидывались на него, как апокалиптические стаи летучих мышей-кровососов, жаждущих напитаться его жизненной силы.

      Колени дрожали, но, судорожно стиснув кулаки, Максим шагал вперед, к сестре, как по зыбучим пескам. Элоди встала, и подол цыганского платья коснулся пола; она раскинула руки в надежде обнять человека, которого не видела два слишком долгих десятилетия.

      Максим остановился в шаге от нее. Взгляд его карих глаз, ставших почти черными, доставал до дна ее души.

      – Максим… – выдохнула она. – Как же долго я молилась о том, чтобы увидеть тебя…

      5

      Максим слушал сестру, как дающих показания свидетелей. Время летело. Рассудочность и беспристрастность профессии подмораживали любое проявление чувств, не давали поверить, что он человек из плоти и крови и у него есть сердце. Элоди рассказывала, уронив руки вдоль тела и уже не надеясь на сердечные объятия, и ей казалось, что она обращается к незнакомцу. Встречи после разлуки никогда не оправдывают ожиданий. Тем более если люди не общались целых двадцать лет.

      А потом плотину прорвало. Максим разрыдался, рухнул на колени посреди гостиной и спрятал лицо в ладонях, не обращая внимания на рыжего соседского кота, который терся об него, пытаясь утешить. Элоди кинулась к брату и крепко обняла, точно хотела защитить от всего зла мира, а он тонул и впервые с детских лет не боялся утонуть в сладкой печали пополам с… радостью.

      Они заполнили пролетевшие часы тысячами ответов на тысячи вопросов о жизни в разлуке.

      Максим и Элоди сидели