Высокие ступени. Сборник

осенней пробуя укрыться.

      Пастух кота промолвил: «Стерегу

      Я облака, чтоб лучше видеть лица

      Тех призраков, которые со мной

      В тени деревьев вымокших до нитки…»

      Свет межсезонья выкрашен листвой,

      Того гляди зима войдёт в калитки,

      Которые внутри тебя, внутри

      Размытых и текущих парейдо́лий.

      Мяучит кот и словно бы: «Смотри», —

      Он говорит хозяину неволи.

      Стерев сполна о сумерки бока,

      Все три единорога обернулись

      В темнеющие быстро облака

      И влились в ряд фотоиллюзий улиц.

      Цвет межсезонья – рыжая лиса

      И белый заяц в поисках морковки.

      Луна разносит свет, легко скользя,

      И шлёт лесам янтарные шифровки.

      Пастух зевает, осень в рот идёт

      Хрустальными виденьями беззвучий,

      Которые скорее видит кот,

      В наколках серых дышащие тучи…

      И чем закончить, если не дождю

      Отрыть ворота, чьи замки ослабли…

      Пастух внутри себя взлетает в ту

      Загробность, что котам доступна как бы.

      «„Вот и ты засыпай“, – говорит манускрипт человеку…»

      «Вот и ты засыпай», – говорит манускрипт человеку…

      А за окнами бродят уставшие псы и коты,

      Обнимают дворы и задворки, как ближнюю Мекку,

      У которой подходы и выходы больше грустны,

      Чем иллюзии, что на деревьях растут в тёмно-синих,

      В перламутрово-чёрных и всяких таких полуснах,

      «Засыпай», – говорит книжка-фишка, а – слышится: «Скинь их»,

      А кого и зачем – не увидишь в миражных очках:

      В правом стёклышке мгла, в левом, видишь, фигурка к фигурке —

      В сизоватом тумане неспешно идут старики,

      Бьётся что-то в груди, точно красное в песне-печурке,

      Только ангелы знают зачем эти двое близки.

      Ту-ту-ту поезда, самолёты летают по плану,

      Голубеет Маврикий, и в «космос таких не берут» …

      Зигмунд Фрейд повздыхал, раскурил цвета рейха «Гавану»,

      На сто пятой страничке в сангине заката Бейрут.

      Домовой лепетнул: «Нет тут связи, захочешь – не свяжешь…

      Засыпай в облаках муравьём, а в камене – сверчком,

      На грифоне летай… растворись в двойнике-персонаже,

      Что ни в сказке сказать, ни черкнуть ненормальным пером».

      …Вот и сказке конец, если можно назвать это сказкой,

      И куда эти двое за облаком без багажа?

      Может, облако это, а может быть, домик с терраской?..

      Из потрёпанной книжки слезой покатилась душа.

      «Уже фонари приукрасили, как сумели, в столице затем…»

      Уже фонари приукрасили, как сумели, в столице затем,

      Что праздник рисует застолье в мозгах. Волхвы, говорят, в Вифлеем

      Отправились, чтоб чудеса подогреть, напомнить слепым о звезде,

      А в городе шастает белая Смерть. Ты спросишь: «Не близко?» – «Везде» —

      Ответит, смеясь, нарастающий смерч. Ну ладно, не смерч, а – пурга,

      В которой теряется