Долгая дорога в дюнах. Олег Руднев

ты странный, Петерис, – городишь всякую чепуху.

      Впрочем, будь она повнимательней, ход рассуждений кучера не так удивил бы ее – время от времени Петерис доставал из-за пазухи фляжку и понемногу прикладывался.

      – А как Бирута? Замуж еще не вышла за Лаймона?

      – Бирута? Это Фрицисова дочка, что ли? – Зариньш захихикал. – Тут, я вам доложу, барышня, такая история вышла. У них – аккурат под Рождество – свинья опоросилась. Заходят, значит, в сараюшку, а там…

      Финал истории со свиньей остался неизвестным. Лошадь вдруг шарахнулась – мимо них, громко сигналя, промчался ярко-красный автомобиль с откинутым верхом. Водитель, молодой человек в спортивном кепи, мельком взглянул на Марту и, не то извиняясь, не то приветствуя, слегка наклонил голову. На его продолговатом, с тонкими чертами лице аристократа резко выделялись хищный нос и сочные, чувственные губы.

      – Кто это? – спросила Марта, удивленно разглядывая удаляющийся автомобиль.

      Петерис, раздраженно шваркнув вожжами по крупу лошади, ответил почти трезвым голосом:

      – Катаются. А чего не кататься, когда денег куры не клюют? Лосберг это, молодой. Приехал давеча из Германии.

      – Они по-прежнему на своей даче?

      – А где же еще?..

      К ее приезду пеклись пироги. Ядреная краснощекая кухарка ловко таскала их из духовки, месила тесто для новых. Озолс, приодетый, толкался на кухне, поглядывая на прислугу.

      – Ох, Эрна, гляди, прогонит тебя Петерис, такую растяпу, – шутливо попрекнул он за упавшее на пол яйцо. – Дома, поди, яички-то бережешь. Мужнее добро…

      – Мужнее… – Кухарка брала яйца из огромной корзины, небрежно разбивала их в тесто. – На мужнем разживешься…

      – Однако разжилась. Или не на одном мужнем? Свет-то не без добрых людей? – Якоб следил, как Эрна сажала пироги в духовку и, нагнувшись, белела толстыми икрами.

      – А тебе жалко, что разжилась? Говорят, мужики сдобных-то лучше уважают.

      – У тебя уж не сдоба… – прищурился Озолс, алчно созерцая мощную корму. – Целый каравай!

      – Озорник ты… – Эрна кокетливо одернула юбку. – Седина-то, говорят, в бороду…

      Лицо Озолса вдруг изменилось – будто и не лоснилось только что похотливо. Словно душа – любящая, тревожная – проглянула сквозь щелки глаз.

      – Марта, доченька… – бросился он из кухни, впопыхах опрокинув корзину с яйцами.

      – Ну и ну! Яичком попрекнул, – сокрушалась кухарка над глазуньей, расплывшейся на полу.

      Весело возвращалась артель с удачного лова. Карбасы чуть не доверху серебрились трепещущей рыбой.

      – Давай, Друкис, жми, пока Аболтиньш замок не повесил.

      – Не повесит. Он свое за пять верст чует. – Марцис подкинул на ладони увесистую рыбину.

      – Артур, что притих? С новенького, учти, двойной спрос.

      – Тоже мне – гуляка. Да он сроду в трактире не был. Все за книжками. Капитан!

      – Нашел чем попрекнуть, – обрезал Марциса Спуре. – Сам-то хоть расписаться умеешь?

      Артур хотел было ответить насмешнику,