Сказания о недосказанном. Том II. Николай Иванович Голобоков

как лоб его дважды хрустнул от щелчков.

      – Теперь мы квиты. Только следующий раз накажу посерьёзнее. Класс хохотал уже над Вовкой, а он стоял, смутился и так тихо-тихо спросил: «За что?».

      Учитель как всегда спокойно, даже вызывающее спокойно, сказал, что делать из него посмешище и держать ведерко с водой у самого затылка не совсем удобно. Вовка стоял, не садился на место и бурчал.

      – Я не виноват, за что по лбу…

      Класс притих. Что-то будет. Ведь трудно, ох трудно сказать, что виноват он, учитель, как другие. Садись и все тут. Следующий раз будешь знать, как из учителя посмешище делать.

      – Ребята, кто прав? Притихли. Кто занялся работой, а другие отвернулись в сторону. Молчат. Тишина. Ах, какая противная тишина. Подташнивает от такой тишины.

      – Ребята, Володя не виноват? Несколько голосов дружно пропели не е ет…

      Секунда раздумий всем показалось целом уроком.

      – Ну что ж. Сейчас иди, садись, а на перемене дашь мне сдачу. Только, чтоб никто не видел. Хорошо?

      Володя облегченно вздохнул. Почесал затылок, заулыбался. А класс… Как они ликовали, как радовались. Учитель сказал свою обычную фразу:

      – Ладно ребята, проснулись? Всё. Тихо. Работаем.

      На перемене учитель позвал Володю, но тот, снова забормотал. Ладно, не буду. Прощаю и так.

      – Ну спасибо.

      – И…

      – Хотя бы один сказал, хотя бы кто разинул рот. Всем было и без того легко и радостно после такой тягостной минуты.

      Все помнят, и этот случай разлетелся по школе. Узнала директор, учителю сделали замечание. И все-таки, к нему ребята относились как-то по-другому, не так как к остальным учителям.

      … Васька не удивился, что учитель после звонка остался с ним и даже тому, что его просил быть в воскресенье вечером на лодочной станции.

      – Мне нужно написать этюд с лодки, а один я не смогу. Ты жилистый, будешь грести туда, а я обратно. Хорошо?!

      Васька нехотя согласился, знал, что его хотят перехитрить. Лучше бы дал по шее, чем мораль читать, думал Васька.

      – А, ладно, если будет нудить, как и все, убегу, решил, сказал сам себе, и махнул головой, что означало даа.

      … Почти молча, садились в лодку. Васька тащил этюдник, а он весла. Заправили уключины, тихо отчалили. Плыли к понтонному мосту. Проплыли под мостом, пригнулись, легли почти друг на друга. Рассмеялись. Снова, поудобнее сели. Васька тихо и размеренно грёб. Потом остановились, развернули лодку кормой к закату. Учитель раскрыл этюдник. Укрепил картон и стал писать закат. Сидели молча. Его удивляло, что учитель молчит, не спрашивает, не ругает. Вот черт. Вот нервы. Изредка учитель просил его развернуть немного лодку и снова тишина и закат. А солнце стало раскалённым. Дома, деревья, пригорки казались горящими, от красных заходящих лучей.

      Постепенно каждым новым мазком учитель «зажигал»картон, и Васька невольно стал следить за его руками. Лица учителя он не видел, но видел, как часто он отрывал взгляд от работы и поднимал голову к закату. Картон с каждой минутой оживал и, когда солнце стало гаснуть, кусочек заката уже был оставлен. И это чудо делал он,