Сказания о недосказанном. Том II. Николай Иванович Голобоков

шевелюра, с маленькой лысинкой… Ничего лишнего, стройный, крепкий, симпатичный. Годы и жизнь, конечно, оставили свой отпечаток, но рядом с ним, всегда было приятно, хотя глаза, с красивыми и чёрными и, чуть мохнатыми бровями, и, провалившимися, куда – то глазами, а их то и нет – пустые глазницы…

      Он никогда не рассказывал, как они оказались вместе, да я и не пытался его спрашивать.

      Это очень похоже на то, что замуж нужно было, но никто её не брал. Теперь уже было ясно почему.

      А ему? Что слепому красивое лицо. Своё, чужое. Точно, что с лица воду не пить.

      Жить одному ещё хуже.

      Сын был в отца. Симпатичный, очень хорошо играл на баяне. Отец умудрился, заработал, купил приличный инструмент. Платили за обучение. Но уехал. Далеко уехал – за тысячи километров. Вот уже окончил. Увидит ли отца? Приедет ли? Обнять бы взрослого…

      Так теперь далёкого и, может быть чужого.

      Привыкают долго – отвыкают быстро.

      Да и как он приедет сюда? В такую семейную и жизненную разруху?

      А у них, в этой семье.

      … Случается… Бывает такое… Особенно в банный день.

      По субботам.

      Перед баней, он, конечно, готовит дрова, топит печь, носит воду.

      Садится за стол. Выпивает стакан водки. Пьёт сладко, улыбаясь – видимо забывает о своей доле. Потом только долго парится, с веником, в парной.

      Очень просветлённый, но нахмурив брови берёт бельё, нюхает.

      Жестом приказывает, стать рядом. Нюхай! Швыряет ей в лицо, грязное, потерявшее цвет и своё назначение. Сколько он его раз одевал?!

      Бьёт наотмашь её, по лицу. Она даёт ему другое, нюхает. Одевается, идёт в комнату. Ещё стопку…

      Бьёт её по лицу. Потом себя по щекам, долго и больно…

      … Выпивает ещё. Бьёт её палкой. Потом себя. Стонет…

      Проклинает жизнь и не просит ничего. Ни той жизни, которая, там, в раю или в аду.

      Но ад у него вот уже сколько лет. Здесь. Дома. И когда будет конец…или – кончина ему всё равно.

      Ему трудно.

      Невозможно.

      Она режет ему в глаза, которых нет. Но режет по живому – говорит самое то, что может его ещё больше ужалить, обидеть…

      Нет! Не сгладить и пожалеть. Успокоить. Просить прощения. За то и за всё, что могло бы быть по – другому.

      Живут же люди не так. Вот даже его знакомый…Они много с ним говорили обо всём. У них хорошо. У них трудно. Но они жалеют себя и друг друга. У них нет, ада днём, нет у них его и ночью.

      У них нет чёрного света жизни.

      Он уже не пьёт. Он кусает губы. Стонет, сцепив зубы со скрежетом…

      Кусает губы. Проклинает жизнь эту, вспоминает и клянёт загробную…

      Она снова ругает его, жалит словами, не щадя его и себя.

      Не хочет молчать. Вызывает в нём ту жестокость, которую он уже и не желал.

      Я держу его, мы оба плачем. Он уже не может сдерживать себя.

      – Рыдает.

      Слёзы.

      Ох, эти горькие слёзы, текут из пустых глазниц.

      Чёрные слёзы, чёрного дня.

      Они текут по небритому лицу, из – под красивых чёрных пышных бровей.

      Его бьёт озноб.

      Она снова