Пионерское лето 1964 года, или Лёша-Алёша-Алексей. Александр Степанов

сидела у окошка с Малютиной Любкой и Танькой Снежной. Меня, хоть я и пытался сопротивляться, протолкнули мимо её в середину прохода и сжали. «Плотнее, плотнее, проходите назад!» ― командовала Сталина Ивановна.

      Ирина Николаевна вошла в автобус последней и стояла, спустившись на одну ступеньку. Емельянова, занимая место удобнее, ухватилась за поручень, вытолкнув ко мне лицом Жданову.

      Ленка попыталась отстраниться от меня, но автобус дёрнулся вперёд, на нас навалились, я с трудом удержал равновесие и крепче ухватился за хромированный поручень, а она, чтобы не упасть, обхватила меня рукой за талию. Нас прижали друг к другу так плотно, что она взглянула на меня смущённо и покраснела.

      Волосы её пахли ландышем, слышал, как её сердечко стучит: «Тук-тук, тук-тук, тук-тук…». Моё сердце, от избытка адреналина, стучало чуть глуше: «Туг-туг, туг-туг, туг-туг». Вначале наши сердца бились вразнобой, а потом в унисон: «Тук-туг, тук-туг…» ― кино и немцы! Меня беспокоила рука Ждановой, прижатая сбоку к моим шортам.

      – В тесноте, да не в обиде! ― утешила Ирина Николаевна.

      – Больше народу ― меньше кислороду, ― возразил Фролов.

      Нужно было срочно что-то делать. Я посмотрел на Женьку Панус, она сидела на коленях своего брата, и нашёл выход:

      – Фрол, сядь на Решку, место освободи.

      – Легко…

      Крутояров вжался в окно. Фролов пересел на Ваньку Решетова. Я упал на освободившееся место, ребята сдвинулась, вытолкнув Жданову ко мне на колени. Она попыталась подняться, но автобус двинулся вперёд, и она опять шлёпнулась на меня, а встать было уже некуда: народ плотно сомкнул ряды. Пацаны и девчонки, не видевшие, что произошло, удивлённо уставились на неё.

      «Ну, это вообще…» ― осуждающе упрекнула Жданову Емельянова. Ленка смутилась, покраснела и вновь попыталась подняться. «Лена, да сиди ты на месте», ― сказала ей Ирина Николаевна. ― Что здесь такого? Мальчики, если место девочкам не догадались уступить, так хоть на коленки их возьмите ― и остальным свободнее будет». Желающих не нашлось.

      Жданова сказала: «Извини, меня толкнули». Она сидела на моих коленях боком ко мне, лицом к окошку, рукой ухватилась за спинку переднего сидения, в ней же держала полотенце, другой рукой придерживала подол коротенькой юбки.

      Чтобы устроиться удобней, мне пришлось левую руку положить за её спину, правую деть было некуда. Я подержал её навесу, а потом машинально… не понял куда. Ленка взглянула на меня смущённо, показала глазами на мою ладонь, лежавшую на её ноге у подола юбки. Я смутился и сдвинул ладошку подальше от её глаз, на её коленку.

      В голове возникла рифмованная строчка, и я тихонько шепнул ей на ушко: «У Ленки ― гладкие коленки».

      – Что? ― с улыбкой взглянула она на меня, скорее увидев, чем услышав, что я что-то сказал. Само собой, возникли строчки, я шёпотом поделился с ней:

      Нам жить дана не понарошку,

      так и живём ― сейчас и здесь,

      и хорошо, когда ладошкой

      прикрыть коленку кому есть.

      Своим рифмоплетством я обычно не делюсь, а тут не сдержался. Ленка на мой стишок ответила улыбкой и мою ладонь не убрала.

      Захотелось что-то хорошее