Приступить к ликвидации. Эдуард Хруцкий

смотрим оружие… – Данилов помолчал, глядя, как начальник меряет шагами кабинет, затянулся глубоко, ткнул папиросу в пепельницу и продолжал: – Вещи, взятые у Минина, а также номера облигаций объявлены в розыск, кроме того, по накладным нам известны маркировки папирос и консервов, взятых на Башиловке и в магазине, ищем по рынкам.

      – Быстрее работайте.

      – Рынки – моя забота, – белозубо улыбнулся Серебровский, потянувшись своим большим и сильным телом.

      Сергей ненавидел совещания. Он был человек дела.

      Данилов любил его за простоту, за обостренное чувство товарищества, за оперативную хватку и необыкновенное мужество.

      За много лет работы в милиции он знал людей, спокойно идущих под бандитские пули, но робеющих перед начальством. Серебровский оставался самим собой и на операциях, и на многочисленных предвоенных собраниях, на которых решались людские судьбы. На них Сергей говорил открыто, смело защищал товарищей по работе, не боясь ни взысканий, ни понижения в должности.

      В МУР Серебровский вернулся из наркомата за два дня до войны, и Данилов был несказанно рад этому. Они работали вместе третий военный год, и Иван Александрович ощущал конкретную помощь, которую оказывал заместитель начальника его отделу.

      – На рынках мои ребята посмотрят, – еще раз повторил Серебровский.

      Начальник посмотрел на него внимательно и промолчал. Он подошел к напольным часам в черном узорчатом футляре, выполненном в виде башни, достал ключ и завел механизм боя.

      Потом повернулся к Данилову и сказал:

      – Ты, Иван, почему не в новой форме? Не получил?

      – Получил, но зашился с делами, не успел погоны пристегнуть. Ребята обещали сделать.

      – Так, теперь у меня к тебе последний вопрос, начальник ОББ…

      Данилов понял, о чем пойдет разговор, и ему стало мучительно стыдно, такое чувство появлялось у него только в юности, в реальном училище, когда он, не выучив урока, вынужден был идти к доске.

      – Серебровский бы сказал, – продолжал начальник, – «Что это за кровавая драма на Патриарших прудах?» А?

      – Убит милиционер Потапов, неизвестный преступник погиб в перестрелке.

      – Как у тебя все просто, Данилов. А что я жене Потапова скажу, двум его детям?

      – Вы так говорите, – Иван Александрович закатал желваками, – будто я его убил…

      – Помолчи, Данилов, помолчи. Это с каких же пор по Москве бегают пацаны с оружием и типографским шрифтом? Что тебе известно об убитом?

      – Пока ничего.

      – Что за шрифт? Откуда? Что за пистолет?

      – Баллисты дадут заключение после четырнадцати, эксперты работают со шрифтами, фотография убитого разослана по всем отделениям.

      – Ладно, Данилов, иди. Иди и помни, весь спрос с тебя. С меня, конечно, тоже шкуру спустят, ну а я – с отдела. Иди, а ты, Серебровский, задержись.

      Данилов вышел в приемную.

      – Ты, Паша, – усмехнулся Данилов, – в этой форме на полярного летчика похож, товарища Громова.

      Лейтенант улыбнулся, польщенный, и, посмотрев вслед Данилову,