Исаев-Штирлиц. Книга 2. Пароль не нужен. Юлиан Семенов

по берегам ручья серебрилась каплями росы.

      Владимиров лег на теплую землю, закинул руки за голову, мурлыкал что-то тихое и протяжное.

      – Тимох, звезды считать умеешь? – спросил он внезапно.

      – Много их, до хрена по небесам рассеяно.

      – Если вернусь – научу звезды считать. Может статься, я к тебе скоро вернусь – и не один, а с твоими бывшими знакомыми.

      – Примем, угостим, а как иначе… Ну а звезд на небе сколько?

      – Я насчитал двести восемьдесят пять. А мне надо семьсот семьдесят семь – обязательно.

      – Зачем?!

      – Индусы говорят: три семерки – самое счастливое число. Вот и стараюсь.

      Камера владивостокской тюрьмы

      Васильев очнулся после допроса только на второй день. Сначала он лежал не двигаясь, тело свое казалось ему легким и крохотным. В голове звенело, и он подумал, что все случившееся с ним было во сне. Но когда он попробовал подняться с пола, боль свела спину, он замычал и на минуту потерял сознание. А снова открыв глаза, увидел над собой, словно через пелену, расплывчатые лица товарищей из подпольного губкома.

      – Какое сегодня число? – спросил он, с трудом разлепив толстые разбитые губы.

      – Восьмое, – ответили ему.

      Васильев весь затрясся, будто агония пришла, и стал повторять:

      – Не может быть, не может быть, не может быть…

      Он вспомнил, как Суходольский вперемежку с вопросами о подполье и типографии несколько раз спрашивал о московском госте. А он, Васильев, должен был московского гостя встретить на вокзале восьмого, в девять утра, то есть сегодня.

      – А сколько времени? – прохрипел он.

      – Половина одиннадцатого.

      – Ночи?

      – Ночи.

      – Сегодня никого новых в тюрьму не привозили?

      – Никого.

      – Точно знаете, товарищи? – приподнявшись на локтях, спросил Васильев.

      – Совершенно точно, последний арест был вчера, девочек из типографии забрали.

      Васильев рухнул на пол, и какое-то подобие улыбки прошло по его лицу. В горле у него забулькало, и он, повернувшись на бок, зашелся предсмертным кашлем.

      «Слава богу, – подумал он, отдышавшись, – они москвича не встретили, значит, я молчал, когда в беспамятстве был, значит, все хорошо…»

      – Воды, – попросил Васильев хрипло, – вроде бы кончаюсь я, товарищи, сердце у меня холодеет. Вы только держитесь, вы держитесь, тогда все будет как надо, иначе каюк…

      Он говорил быстро, а левой рукой все над собой шарил и пальцами шевелил – окровавленными, с синими подушечками вместо ногтей.

      Ресторан «Версаль»

      В зале было шумно. За столами сидели люди друг друга знающие, поэтому царила здесь обстановка непринужденной веселости, дружества и приятельской открытости. На сцене певец, загримированный под Вертинского, пел слишком громко и очень уж картинно ломал длинные свои пальцы – хруст во время музыкальных пауз был слышен в зале: закрой глаза – будто сапогами по сухому валежнику.

      Возле сцены – столик для