Алая вуаль. Шелби Махёрин

поднялась волна и лизнула мне ноги, я вцепилась ногтями в рукав его кожаного плаща и оцарапала его.

      – Н-нет…

      – Нет? Как жаль.

      Из горла у меня вырвался новый крик – другая волна намочила мне подол, – но я наконец оперлась ногами о борт и начала карабкаться вверх. Михал не отпускал меня – наоборот, обхватил меня за талию другой рукой и плавно поднял на борт, потом осторожно поставил меня на палубу, но взгляд его оставался ледяным. Скривившись от отвращения, он отошел.

      У меня подкосились ноги, но Михал не сдвинулся с места, и я рухнула на палубу. Меня била страшная дрожь, и я обхватила себя руками. Подол моего платья тут же заледенел на холодном ветру. Ткань прилипла к телу, и ноги начали коченеть.

      Ненавижу Михала. Ненавижу его всей душой!

      – Давайте же.

      Я взглянула на него, но не стала обнажать шею, не стала искать глазами, куда он мог спрятать тонкие, как иглы, клинки. Он может отнять у меня жизнь, но он не отнимет у меня достоинство.

      – Пронзите мне шею. Пролейте мою кровь. Используйте ее для своих грязных целей – вам ведь только это и нужно.

      Все так же глядя на меня с отвращением, он присел рядом со мной, закрыв меня от моряков.

      «Это уже совершенно неважно», – с горечью подумала я.

      Матросы продолжали двигаться, словно марионетки на ниточках. Никто на нас так и не взглянул.

      Михал пристально на меня смотрел. Его лицо ничего не выражало.

      – Впервые я встречаю того, кто так жаждет смерти.

      Я ничего не сказала, и он покачал головой:

      – Не бойся. Какой же из меня джентльмен, если я откажу в просьбе леди?

      «Леди».

      Меня словно обожгло, и я резко села, едва снова не ударив его по носу. Я не люблю насилие. Терпеть не могу вида крови, но, когда фарфоровая куколка разбивается, после нее остаются острые осколки. Где-то в глубине души мне хочется причинить ему боль. Хочется пустить ему кровь.

      – Давайте же, – процедила сквозь стиснутые зубы, отбросив прочь злые помыслы. – Чего вы ждете?

      Михал улыбнулся, но в глазах его по-прежнему стоял лед.

      – Терпение – добродетель, лапочка.

      Он сидел совсем рядом, но от него не исходило никакого запаха – словно от снега, или мрамора, или яда в вине, – и это выбивало меня из колеи.

      – Я вам не лапочка! – бросила я и даже не узнала свой голос. – И не надо делать вид, что вам знакома добродетель, месье. Вы вовсе не джентльмен.

      Михал глухо хмыкнул или – я недоверчиво сощурилась – засмеялся? Он смеялся надо мной?

      – Просвети меня тогда. Что делает мужчину джентльменом?

      – Что за снисходительный тон?

      – Я просто задал вопрос.

      Когда я вскочила на ноги, в его черных глазах промелькнуло веселье, которое разгорелось еще сильнее, когда я споткнулась и ухватилась за его плечи. Я тут же отдернула руки. Мне было дурно от ярости и унижения. Я не та, кто ему нужен. Меня даже жалко было убивать.

      Михал все еще сидел на корточках, и я решила проскочить мимо него, но