У истока дней. Иван Бунин

купца-помещика Котлова, ходил перед ними задом и нес самую невозможную чепуху.

      Он был выпивши и потому ломался, разводил руками и говорил:

      – Не-эт-с, позвольте! Смех тут ни при чем. Такие миленькие барышни и вдруг – ха-ха!.. А все Лидия Ивановна… все она!.. От нее все козни… Ну погодите, приезжайте вы к нам… Я вас…

      Он подумал и вдруг брякнул:

      – Я вас… в арепьи[7] закатаю!

      И, что называется, умер со смеху…

      В кабинете раздавался неистовый хохот Ули и Телегина, который был уже совсем пьян и лежал без поддевки; Иван Иванович рассказывал им новые анекдоты самого скабрезного содержания.

      Наконец купеческий сынок организовал кадриль. Из кабинета появились Уля с гитарой и Телегин с «гармоньей». Иван Иванович и организатор были визави.

      – «Чижик, чижик, где ты был?..» – начал басом Телегин и бойко заиграл «первую фигуру».

      Уля притоптывал ногой, покачивался, щипал струны, гитара звенела в лад с гармоникой… Танцы начались. Иван Иванович скользил на своих лыжах-штиблетах, ухарски вертел даму, купеческий сынок неистово топал…

      – Вторую! – заорал наконец Иван Иванович.

      – «И шумит, и гудит», – хватили музыканты.

      Et tonat!

      Et sonat!

      Et fluvium coelum dat![8] —

      подпевал из гостиной дьякон…

      – На пятую – «барыню»! – орет Иван Иванович.

      Музыканты сразу перешли на лихую «барыню»:

      Ах, дяденька!

      Люби тетеньку!

      Она ходит-семенит,

      Колокольчиком звенит!

      И под забористый речитатив зал «заходил ходором» от бешеной «пятой фигуры». Иван Иванович, закинув голову назад, как коренник в тройке, несется на купеческого сынка, тот плывет в сторону, гулко дробит по полу сапогами, взвизгивает фальцетом:

      Ах, чайнички,

      Самоварнички!

      Полюбили молоду

      Целовальнички!

      Ох-ох-ох-ох!

      – Делай! ощипись! – вскрикивает вдруг Капитон Николаевич, выскакивая из гостиной с гитарой в руках и с закинутой назад головою…

      Ах, бырыня буки-бу!

      Будто я тебя трясу?

      Тебя черти трясут,

      На меня славу кладут!

      Наконец все стихло. Все были в поту, все тяжело отдувались…

      – Господа, петь, петь становитесь, – приглашал Уля.

      Все столпились в кучу.

      Я вечор в лужках гуля-яла!.. —

      затянул он, делая рот ижицей.

      Грусть хотела разогнать! —

      подхватил Иван Иванович басом.

      Вдруг около поющих появился Яков Савельевич. Он, как страстный любитель пения, не стерпел и явился в залу. Утренняя сцена была забыта; она была уже не первая…

      – А вот и дирижер! – раздались возгласы.

      Яков Савельевич сейчас же отодвинул Улю, взял гитару и начал «дирижировать», то есть размахивать в такт рукою.

      Но вдруг он обернулся: Иван Иванович, стоявший сзади, скорчил

7

Репьи, репейник. (Примеч. И. А. Бунина)

8

И гремит! И звенит! И разверзаются небеса! (лат.)