У истока дней. Иван Бунин

Парашку, которую она как-то особенно любила теперь, и в темноте утирала слезы, пока кашель не заставлял ее забывать все на свете.

      Кашель ее разбудил, наконец, Осипа. Он был мужик суровый и насмешливый, и потому, проснувшись, он первым делом пробормотал:

      – Однакось! Здорово выделывает!

      Федосевна притихла и изо всех сил стала сдерживать приступы кашля. Но, когда Осип стал уже задремывать, не выдержала и так раскашлялась со стоном и хрипом, что разбудила и Парашку. Почесываясь под мышками, она заворочалась и пробормотала:

      – Что же это, господи, спать-то не дают!

      Осип молча раскуривал трубку. Увидав свет от серника, Федосевна еще более напряглась, чтобы не кашлять, боязливо ждала и не хотела услышать чего-нибудь нехорошего.

      Но Осип сейчас же начал:

      – Ну, бабка! И чего не спит? Сидит, как шишига ночная!

      – Ну, чего брешешь? – сказала Парашка недовольным шепотом.

      – Жалеешь? – возразил Осип, сплевывая с трубки.

      Парашка молчала.

      – Навязали осел на шею, – продолжал Осип как бы сам с собою. – Харчевито по нонешнему времени… Да еще и бабка-то, говорят, блажная, не приведи господи!..

      – Да что ты привязался к ней? – опять сказала Парашка.

      – А то что же… Вот как помрет, – она ведь мышей не топчет, – так увидишь!

      – Помрет – похороним.

      – Похороним… Еще судьбище заведешь.

      – Что ж, по-твоему, делать?

      Осип помолчал и пососал трубку, пыхтя и сопя носом.

      – Мне что ж… – сказал он. – А только бабке этой самой надо – с Богом.

      – У, глаза твои непутевые! – особенно выразительно и зло прошептала Парашка, так что у нее вышло: «У глазат твои непутевые».

      Осип повернулся и замолк.

      Все опять затихло, но Федосевна сидела как пришибленная… Уже долго погодя она через силу, как во сне, слезла с печки, подошла к ведру и долго с жадностью пила вонючую прудовую воду… Возвратившись на печку, она тихо-тихо плакала и не удерживала слез…

      …На рассвете, когда она только что забылась, ее разбудила Парашка. Она возилась у печки и говорила притворно-весело и ласково:

      – Мамушка! Будя спать-то! Вставай, я тебе лепешку спекла на дорожку.

      – На дорожку? – почти бессознательно переспросила Федосевна. – Да я было, дочка…

      – Прихлебнешь с кваском, да и пойдешь сытая…

      Федосевна трясущимися руками завязала мешочек, торопливо слезла с печи и пошла к двери.

      – Куда ж ты! Ты хоть лепешку-то! – крикнула ей вслед Парашка.

      Но Федосевна уже брела по деревне, плакала и отбивалась от собак, сама не зная, куда идет.

* * *

      Дня через три или четыре, в холодный вечер, помещик Чибисов наехал с охотою на мертвое тело. У дороги, на картофельной ботве, лежала старуха. Резкий ветер шуршал ботвою, а дождь моросил и моросил на ее лохмотья и пустой мешок…

      Кастрюк

      I

      Внезапно выскочив из-за крайней избы, с полевой дороги, во всю прыть маленьких