У истока дней. Иван Бунин

рубашки, походившей на жабо времени Директории; брюки с вытянутыми коленками сидели, с одной точки зрения, прекрасно, а с другой – неудобно, именно – в обтяжку, как трико. Виной тому была чрезмерная полнота, а ниже колен – дудки сапог, которые, по случаю праздника, изображали из себя штиблеты, то есть были спрятаны под брюки…

      Пока Уля раздевался и, весело погоготывая, рассказывал, как он ехал на дрожках с гитарою, в переднюю вошел еще помещик, Нил Лукьянович Бебутов, – отставной улан, проживший громадное имение в известных историях и теперь живший на хлебах у дочери, которая была замужем за богатым купцом-мельником. Это был старик с военной выправкой, сизым носом и уже с седыми волосами, которые он старался, по старой памяти, взбивать коком. У него тряслась голова, но он держался еще гордо, петухом.

      – А я, знаете, пешком пришел, – говорил он отчетливо и как бы немного заикаясь, – у меня катар… моцион полезен.

      – Имею честь поздравить, – перебил его, входя в переднюю, батюшка. Он был очень пожилой старичок, но всегда ужасно торопился.

      Дьякон, огромный мужчина, с лицом цвета серого известкового камня, с реденькой бородкой и с глазами, выражающими вечное недоумение, только шумно откашлялся, поклонился, но, как человек страшно конфузливый, даже не мог ничего выговорить.

      За ними показался остальной причт, состоящий из подростков и, к несчастью, почти весь принадлежавший дьякону, и, наконец, дьячок, в тулупе и в громадной шапке, очень схожий с туркменом.

      Капитон Николаевич со всеми очень ласково здоровался, даже либерально потряс руку дьячку и приглашал в кабинет.

      – Нет, нет, уж извините – мне некогда… позвольте приступить, – заторопился батюшка и на все возражения Капитона Николаевича остался непреклонен.

      Капитон Николаевич бросился в задние комнаты.

      – Софья Ивановна! – заговорил он шепотом, застигнув ее в девичьей за счетом присланной посуды. – Вели будить Ивана Ивановича да зови Марью Львовну в залу на молебен.

      – Да куда ж я такая пойду? – гневно возразила Софья Ивановна, указывая на свой засаленный фартук.

      – Ну да как же быть-то?

      – А мне-то что ж – разорваться прикажете?

      Голоса супругов переходили уже в звенящий, гневный шепот, но праздничное настроение не дало дойти делу до ссоры. Софья Ивановна бросилась одеваться.

      После молебна мужчины отправились в кабинет. Батюшка поспешил домой, но дьякон, несмотря на конфузливость, остался и очень чинно уселся в кабинете около двери. Дьячок покашливал в передней, а подростки были отправлены на кухню для кормления. Капитон Николаевич, отдав последние приказания насчет закуски, вошел в кабинет и извинился перед гостями, что Николай Матвеевич нездоров и не может выйти. Затем он сел на диван, достал портсигар и угостил всех папиросами.

      – Ну уж и ехал же я! – весело начал Уля.

      – Виноват, – перебил Капитон Николаевич, – что же ты своих-то не захватил?

      – Сестриц-то