У истока дней. Иван Бунин

Ездил повещать на Мажаровку… надевай шапку-то, Семен!.. да вот, кстати, и к вам. Девок своих не пошлете ли ко мне?

      – Аль еще не сажали? – спросил дед участливо.

      – Запоздали нынче… не я один.

      – Запоздали, Миколай Петрович, запоздали…

      – Я… – продолжал барин и вдруг так зычно гаркнул: «Балуй», что дед со всех ног бросился держать жеребца.

      – Немножко-то посадил, – опять начал барин, – а пора и совсем управиться. Девчонок-то своих и турили бы ко мне.

      – Разя один совладаешь, Миколай Петрович?

      – Да ты скажи своим-то…

      – Солдатка-то дома, что ль? – спросил дед деловым тоном у подошедшей старухи и замялся.

      – Кабы солдатка была, она бы сбила, – сказал он, как бы оправдываясь. – А я, сударушка, дома ноне сижу… Мне и отойтить нельзя… Кабы прежнее мое дело, покоситься там али под паринку, – я бы единым духом.

      – Жалко, – сказал барин задумчиво. – Видно, вечерком заверну, – и взялся за вожжи.

      Чтобы как-нибудь задержать его, дед вдруг сказал:

      – Ты, сударушка, нанял бы меня в работники…

      – Что ж, нанимайся, – сказал барин, рассеянно улыбаясь.

      – А когда заступать?

      Барин пристально поглядел на него и качнул головою.

      – Заступать когда? Эка ты – шустрый какой!

      – Я-то, сударушка? Да я их всех, молоденьких, за пояс заткну! Я еще жениться хочу! Да на свадьбе еще плясать буду!

      – Да уж ты! – перебил барин, усмехаясь, ударил вожжой жеребца и покатил по выгону.

      Дед постоял, подумал…

      Все говорило ему, что он теперь отживший человек. Так только, для дому нужен, пока еще ноги ходят… «Ишь покатил!» – подумал он с сердцем, глядя вслед убегающим дрожкам, и пошел вынимать из печки похлебку.

      Пообедав, внучка с ребятишками ушла в лужок за баранчиками. Все они так жалобно просились пустить их, что дед не мог устоять. Только сказал:

      – Не найдете, ребята, разве снытку только…

      В избе он от нечего делать снова принялся за еду. Он натер себе картошек, налил в них немного молока (боялся, что и за это сноха будет ругаться) и долго ел месиво.

      В пустой избе стоял горячий, спертый воздух. Солнце сквозь маленькие, склеенные из кусочков, мутные стекла било жаркими лучами на покоробленную доску стола, которую, вместе с крошками хлеба и большой ложкой, черным роем облепили мухи.

      Вдруг дед с радостью вспомнил, что есть еще дело – достать из-под крыши пачку листовой махорки, раскрошить ее и набить трубку. Влезая в сенцах по каменной стене под застреху, он едва не сорвался – голова у него закружилась, в спине заломило… Он опять с горечью подумал о своей старости и, уже лениво дотащившись до порога избы, на который еще падала тень, медленно занялся делом.

      В полдень деревня вся точно вымерла. Тишина весеннего знойного дня очаровала ее…

      Старухи-соседки долго «искались» под старой лозиной на выгоне, потом легли, накрыли головы занавесками и заснули. Самые маленькие ребятишки хлопотливо лепили из глины ульи, собравшись в размытом спуске около пруда. Изредка