Стихи. 1964–1984. Виктор Кривулин

текут по щекам они длинно,

      словно скорость в окне умерла.

      Похоронное поле стекла

      как черно и пустынно!

      Так черно и пустынно, что я

      и лица моего не узнаю –

      то ли пятнышко белое около краю,

      огонек ли метнулся – прошила игла световая

      черный сумрак движенья и небытия.

Апрель 1972

      Остров Голодай

      Народ ослышался. Прохладный Холидей

      стал мерзлым Голодаем – Декабристов.

      Вот кладбище Смоленское. Так близко

      его кресты сквозь скрещенных ветвей…

      Похоже, я смотрю не с берега другого

      реки Смоленки, и погост –

      еще не сей пустырь, но есть пустынный мост,

      откуда смотришь вниз на отраженья звезд

      от неба черного, пустого.

      Там кладбище Смоленское. Смола

      с мольбою перемешанного мрака,

      что загустел во времени, однако

      еще и нынче плоть его тепла.

      Похоже, и в земле дыханье сохраняет

      свое животное тепло,

      и тот сырой туман, каким заволокло

      стекло истории, пустынное стекло, –

      он и студит, и согревает.

Октябрь – ноябрь 1971

      Пейзаж Дачного

      Тяготит ли присутствие чье-то,

      или ты переносишь вовне

      камень сердца. И камень-болото

      под ногами скрипит. Ледяная работа

      быть вдвоем, словно сложен вдвойне.

      Среди вмерзших кварталов равнины

      обезлюдела, стала во льду

      тень двукрылая, тень двуединой

      камень-птицы, летящей на юг воробьиный,

      но летящей не двигаясь, не шевелясь на лету.

Ноябрь 1971

      Обводный канал

      Крутой зрачок…

Т. Б.

      Сумерки. Дождик частит.

      Тусклые вспышки на черном.

      Тускло зрачок твой блестит,

      влагой ли, злобой налит,

      духом ли тронут тлетворным

      свалок, каналов, обид.

      Взглянешь – спешит, отходя

      в тень запредельного дома,

      с шумом смешаться дождя,

      копотью стать невесомой –

      пуганый путник, погромов

      и революций дитя.

      Или опустишь глаза –

      вздрогнешь. Вертится в канаве

      красного света фреза,

      тьму и грызет, и буравит…

Октябрь 1971

      В Екатерининском канале

      Словно еще не построен – еще только брезжит в уме

      умершего архитектора – зыблется в желтом канале

      шестиколонный ребенок, дитя щегольства и печали,

      каменнолицее чадо, в зеленой зачатое тьме.

      И, наклонясь над водой и вплетаясь в орнамент перил,

      частью чугунной решетки внизу обретаясь,

      вижу, как некогда зодчий стоял, и струясь, и шатаясь,

      над повторением зданья, которое сам повторил,

      взявши за образец особняк италийского князя,

      виденный смутно в покинутом детстве, на дне…

      Все – отражения, Боже, и все,