Грибники 1,5. Вложенное пространство. Вера Флёрова

повреждений. – В основном ссадины и царапины, но парочка глубоких. И колючки.

      *

      – Если шипы длинные и глубоко воткнулись, лучше разрезать раневой канал, а потом промыть. Столбняк и газовая гангрена – не тот опыт, которого мне бы хотелось, – говорил Эйзен слабым голосом.

      Он лежал на животе, подстелив под себя застиранную тряпку и руководил собственным исцелением.

      Джафар, как и многие люди его склада, был остро сентиментален, и теперь волны глубочайшей жалости к Эйзену терзали его при переходе от одной процедуры к другой. Поначалу даже мутило, но потом он сосредоточился на задаче, и прошло.

      – Сначала я не сходил с тропы, – досадуя на себя, рассказывал герцог, – но потом увидел бархатницу, хотел глазки посчитать, а они мелкие… не смотрел под ноги и попал в осыпь.. Начал тормозить спиной об камни и колючки… доехал до края обрыва. Внизу пропасть. Вставать нельзя, потому что ещё полметра и сорвусь. Долго думал о жизни и бесславных вариантах ее завершения. Но верил… что ты меня найдешь. Если бы не верил, наверное, не ждал бы…

      – Дурак.

      В этот момент можно было бы соврать, что Джафар что-то чувствовал. Ведь снились же ему сторны, может, и Эйзен, попавший в беду, каким-то образом пробился бы в его телепатический канал.

      Но ничего такого Джафар припомнить не мог. Просто совпадение, что он пришел именно сегодня.

      Отставив пустой пузырёк с перекисью, он взял иглодержатель, зарядил иглу.

      – Сейчас больно будет. Тебя же, балбеса, на четверть длины шить надо.

      – Я потерплю.

      …Глядя на зашитого и заклеенного в разных местах Эйзена, присохшего к пропитанной кровью и перекисью тряпке, Джафар, никогда особенно не увлекавшийся медициной, ощутил не только ужас, но и гордость за дело своих рук.

      – Я сделал со всей возможной аккуратностью, – сказал он. – Но на заднице шрам все равно останется. Туда, считай, каменная стрела воткнулась. Но ты там можешь ещё одну татуировку сделать… А эту-то ты как пережил?

      – Вколол препарат и сделал. Правда, заживало долго, но девушкам нравится.

      Эйзен, аккуратно завернувшись в простыню, встал и начал отдирать от себя подстилку.

      – Я тебе руки не обработал, – вспомнил Джафар, глядя на бледного, похожего на кокон герцога.

      – Ну это я сам, – Эйзен сделал шаг и пошатнулся.

      – Нет уж, – сказал Джафар. – Ты сесть можешь?

      Герцог сел. Это было так больно, что у него снова потекли слёзы.

      Опустившись на колени, Джафар взял его стёртые о камни руки и осторожно оттирал их перекисью, капая на себя и на клеенку.

      Года в четыре он был жесток: кидал камнями в птиц и убивал лягушек. Потом мать научила его сопереживать всему живому, и он стал таскать домой котят и птенцов. Он спасал все, что видел. Когда отец его женил, Джафар очень сильно пытался понравиться собственной жене: перечитал массу книг на тему как доставить женщине удовольствие в постели, весьма в этом преуспел и даже научился отличать