Поручик Ржевский и дамы-поэтессы. Иван Гамаюнов

оглянулся по сторонам, поняв, что произнёс слово «стоял» слишком громко.

      Кажется, никто не обратил внимания на возглас, поэтому поручик снова обернулся к Пушкину:

      – Я уж молчу про «гусей крикливых караван», который «тянулся к югу». Твой караван явно не к югу тянулся, а к сени лесов, которая обнажалась. И вообще гуси чаще летают клином. А клин – это уж совсем эротичный предмет. Куда такое годится?

      – Я думал в четвёртую главу «Онегина» добавить.

      – А все прочтут и поймут, что у Пушкина давно не было…

      Лицо поэта сделалось непроницаемым. Кажется, его слегка обидели последние слова. Положив вилку, он произнёс:

      – Знаешь, Ржевский, я тоже давно хотел тебе сказать: сначала утоли страсть к женскому полу, а уж после садись чужие стихи читать. Тогда не будет мерещиться эротизм в каждой строчке.

      Поручик мог бы вспылить, но вместо этого глубоко задумался.

      – Да, – наконец сказал он. – Верно говорят, что поэт – это пророк и провидец, который читает в душах людей, как в газете.

      – Это сейчас серьёзно или шутка? – спросил Пушкин.

      – Серьёзно, – ответил Ржевский. – Я как есть говорю: провидец ты. Ведь мы с тобой только начали беседу, а ты уж догадался, что я три недели без женщин… скучаю.

      Пушкин добродушно рассмеялся.

      – Значит, ты не просто так предлагал кутнуть? Насущная потребность?

      Ржевский молча кивнул.

      – Цыганский табор тут есть поблизости? – спросил Пушкин.

      – Конечно, есть! – воскликнул поручик. – И, как назло, никто со мной туда ехать не хочет.

      – А что ж ты в одиночку не съездишь?

      – Нет. – Ржевский помотал головой. – Одному в табор ездить это всё равно, что одному пить. Дурная привычка. – Он вдруг задумался. – Но ты так и не сказал, отчего тебе теперь приходится кутить с опаской.

      Поэт сразу перешёл на шёпот:

      – Я же предупреждал: разговор не для чужих ушей. Сейчас расплачусь по счёту, поговорим у меня в номере.

      – Лучше в моём номере, – предложил поручик. – А то у меня самый дорогой номер в здешней гостинице и, как назло, нет никого, перед кем похвастаться.

      * * *

      При появлении Пушкина блеск самого дорогого номера лучшей тверской гостиницы сделался как будто ярче. Ржевскому даже подумалось, что роскошь облагает разумом. Она стремилась завлечь нового гостя, соблазнить его и искусить, неслышно нашёптывая: «В следующий раз остановишься здесь. На цену не смотри».

      Посреди гостиной на столе светилась чистейшим янтарём бутылка рейнского вина. Ржевский нарочно заказал бутылку в номер, дабы беседа текла веселее. К тому же половой, принимавший заказ, божился, что это рейнское вино с берегов Рейна, а не из города Кашина Тверской губернии, где некий купец Терликов недавно наладил производство «рейнского».

      Бутылка особенно старалась по части соблазнения гостя. Так и сверкала крутыми боками, а обёрнутая вокруг неё белая накрахмаленная салфетка казалась полуснятым платьем, прикрывавшим только ноги. Рядом яблоки на блюде залились румянцем притворного