Поручик Ржевский и дамы-поэтессы. Иван Гамаюнов

злая судьба меня туда влечёт, – ответил Пушкин.

      – А! – понимающе протянул Ржевский. – Значит, не по своей воле едете, а по служебной надобности.

      Пушкин сощурился с подозрением.

      – А зачем вы меня допрашиваете?

      – Расспрашиваю, а не допрашиваю.

      – Всё равно. Зачем?

      – Честно? – Ржевский решил сразу раскрыть все карты: – В попутчики набиваюсь. Мне в ту же сторону надо, что и вам, но я прогонные деньги проиграл. Вот и ищу, кто бы меня подвёз в своём экипаже. А я взамен отблагодарю – от дорожной скуки избавлю. Мне все говорят, что попутчик я отличный.

      Пушкин улыбнулся саркастически:

      – А вот я – попутчик не лучший.

      – Что так? – спросил Ржевский.

      – Официально я направляюсь на юг по служебной надобности, а на самом деле – в ссылку. Я неблагонадёжен.

      – Что же вы натворили?

      – Слишком остро отточил поэтическое перо, – ответил Пушкин и указал на свободный табурет возле стола. – Да вы сядьте. – Он снова улыбнулся саркастически. – Конечно, если не боитесь… рядом с неблагонадёжным.

      Ржевский сел. Может, другой и не решился бы, но поручик рассуждал по-своему. Он боялся не знакомства с неблагонадёжным, а того, что буйный нрав, о котором предупреждал смотритель, проявится в неподходящую минуту. Например, Пушкин согласится подвезти, но в дороге обидится из-за мелочи, разгорячится и что тогда? Стреляться с ним? А ведь Ржевскому следовало добраться до Тульчина, избегая подобных приключений.

      В общем, история с неблагонадёжностью казалась только кстати. Тот, кого многие сторонятся, будет дорожить своим попутчиком и по пустякам ссориться не станет.

      Однако приглашение сесть за стол ещё не означало, что Пушкин посадит Ржевского в свой экипаж, поэтому следовало продолжать беседу и закрепить знакомство.

      О чём говорить, поручик не знал. Спросил первое, что пришло в голову:

      – А в Петербурге нынче мода на буйные головы? То есть буйные кудри.

      Пушкин досадливо тряхнул шевелюрой, которая вопреки всем законам стремилась вверх и в стороны, а не вниз, на плечи.

      – Не обращайте внимания. Всё оттого, что в глуши не найти хорошего парикмахера. Вот в Петербурге я был похож на поэта, а не на барана. Вы же не думаете, что я эдаким бараном на службу ходил?

      Вообще-то, Ржевский именно так и думал:

      – А как же вы ходили?

      – Были у меня струящиеся кудри до плеч. – Пушкин вдруг задумался и пробормотал: – Всегда восторженная речь и кудри тёмные до плеч. – Он торопливо макнул перо в чернильницу, а затем на полях мятого листа появилась пара строк.

      «Поэт от рождения, – подумал Ржевский. – Небось, в малолетстве даже на горшок просился в рифму, а когда вырос и на службу поступил, то служебные бумаги пытался рифмовать».

      Поэт тем временем поднял голову и продолжал:

      – Увы, Петербург сейчас далеко, а за пределами Петербурга всякий парикмахер уверяет, что мои волосы невозможно уложить так, чтобы они не торчали. Предлагают