Просто шли по дороге звери…. Наталья Захарцева (Резная Свирель)

был самый дебильный, совсем не тянул на принца. В его сказках учили варить колдовские зелья, целовать спящих фей в растопыренные ресницы, отправлять караваны верблюдов в чужие земли.

      Он засунул кутёнка под куртку. На день рожденья ему часто дарили вещи. Но тут услышал: «Эй, пацан, тормози. Ты нам вроде бы должен денег. Иди к мамочке, мамочка любит свою малышку».

      Старшеклассники «стрелку» забили за гаражами.

      И он понял – его станут бить, впятером и гадко, и ему не помогут ни сказки, ни горожане, а поможет желание жить. И ещё рогатка.

      Выбрал камень, по весу тяжёлый, и самый белый, словно дар апельсиновых стран, талисман, «aloha».

      В его странных вселённых совсем не учили бегать, а учили летать, но, возможно, учили плохо.

      Он был прав, и действительно били, но не ревел он, танцевал на канате луча кроветворный танец.

      Парни явно повыше, уверенней, здоровее.

      И тогда за спиной появилась собачья стая.

      Звери были огромны, как небо, сильны, как папа, и щенята не лаяли, только глаза мерцали, словно это вообще не глаза, а софиты, рампы.

      Он заметил собаку с оттянутыми сосцами.

      Первый раз испытал ощущение дикой силы, словно вся эта стая влилась в него, вся их свора. Старшеклассники драпали, быстро и некрасиво. В его книжках стрелять в проигравших сродни позору.

      Он был самый счастливый и яростный, как спартанец, и готовился к новой, но тоже неравной битве. Мать пожала плечами: «Собака? Давай оставим».

      Ночь качала детей, колыбельная ночь-молитва.

      Когда звёздные мыши доели лиловый вереск, когда стрелки часов заключили пари на вечность, они оба уснули: кто в кресле, а кто у двери. Они видели небо, которое безупречно.

      Машины

      Но они всегда уезжают ночью. Не прощаться кажется человечней.

      Растянувшись стайками вдоль обочин, проверяют масло, решётки, свечи.

      Понимают – путь ещё крайне долог, значит, должен двигатель чуть прогреться.

      И врубают хриплые магнитолы, и пылят к закату

      под Тома Уэйтса.

      Нет, не люди – списанные машины, оставляя миру следы курсивом.

      На стекле разглаживая морщины, они снова молоды и красивы.

      Эти «форды», «бьюики», «кадиллаки». Им играют ангелы на кифарах.

      Проступает небо в облезлом лаке, в неказистых вмятинах, битых фарах.

      И о том, что небо исповедимо, знает чёрный ястреб

      над жёлтым зноем.

      Иногда забыть всё необходимо, чтобы вспомнить главное, неземное.

      Но они всё помнят своих хозяев:

      – Таксовал мой ласковый Джимми рьяно.

      – Мальчик Сэмми, черти его бы взяли, подбирал, дурак, возле баров пьяных.

      – Эдди – кожа-кости – казался трупом и мусолил комикс в цветной обложке.

      – Белобрысый Энди, курящий трубку, никому не верил и гладил кошку.

      – Томми был боксёром (на всякий случай).

      – Тэдди