Просто шли по дороге звери…. Наталья Захарцева (Резная Свирель)

о первом снеге. А здесь она слишком курносая – вот проклятье.

      Татьяна выходит на площадь, а там Онегин: держите, Татьяна, свой мячик и не теряйте. Красиво вдали возвышаются синагога, дацан и Исаакий. Здесь богу

      до сердца близко. На жёлтом трамвае кондуктором едет Гоголь, частушки спивает на русском и украинском.

      Дубровский рыбачит.

      Вакула в окне маячит.

      Случайный прохожий над Таней смеётся дико: последняя дура – взяла, потеряла мячик. Теперь и беда скоро кончится, погляди-ка.

      Мазай

      Стать счастливым, а не казаться, жить о том, что вчера прочёл. Он Мазай, он спасает зайцев. У него быстроходный чёлн и весла пресвятая лопасть

      для ушастых пушистых паств. Зайцы глупые, зайцев пропасть, им бы только не дать пропасть.

      Замирает у деда сердце, когда он представляет, как груды мёртвых печальных серых безучастно лежат в песках.

      Нарушай, что хотел нарушить, помни то, что и ты – мишень. Дед при деле – спасает души, мнёт доверчивый шёлк ушей. У него белоснежный парус и спасательный красный круг. Поднялась облаков опара, в сумке овощи на пару, термос, плащ запасной, кроссворды,

      зажигалка, ключи, табак.

      Начинающим зайцеводам он поведает, что и как, полустёршимся баритоном. Стынет в погребе молоко. Деду снится, что зайцы тонут. Ловит воздух Мазай рукой. Зайцы с кукольными глазами как Мазаев иконостас: «Ты огромный нелепый заяц, видно, занят был и не спас. От людей никакого толку». Заполняет река живот.

      Смерть несёт на спине двустволку, чтобы в дырочках небосвод, чтобы легче попасть на небо. Ненароком разбив часы, дед в сарае находит невод – сетью легче ловить косых. Не гонись за двуличной славой, бей баклуши, ищи пути. Зайцам холодно долго плавать, и умеет Мазай грести вдохновенно, до паранойи, ну и далее в том ключе.

      Он в претензии только к Ною – не оставил ему ковчег.

      Прислонил бы вон разве к дубу, расплатился бы дед потом. А соседи смеются – в дурку, на курорт, в престарелый дом. Но нагрянут к нему мерзавцы, он им скажет, смахнув слезу: «Я Мазай, я спасаю зайцев. Приходите, когда спасу».

      Марго

      Стоял фонарь.

      Был старым и хорошим. И гордым, как небесный атташе.

      Когда в подъезде завелась Маргоша, то не пришлась подъезду по душе.

      Вообще, Марго почти не докучала (Васёк из третьей – точно наркоман).

      С утра гуляла долго у причала и сочиняла по ночам роман. Внутри кипели страсти. Аферисты бросали женщин, и наоборот.

      С опаской, что вот-вот сердечный приступ, Марго уничтожала бутерброд. А если ей хотелось поругаться, она всегда ругалась с фонарём: какое ослепительное гадство – светить, хотя мы скоро все умрём, рулетка без единственного шанса, ну кроме одного – упасть без сил.

      Фонарь молчал, но он не соглашался. Фонарь горел, поэтому бесил.

      Нервировал алоэ на окошке, и щучий хвост, и шерстяной моток.

      Марго была любимой