Собрание произведений. Т. II. Проза. Анри Волохонский

фараон терялся в посмертном змее. Как наш саратовский.

      – Вы ничего не поняли, – возразил Холмский разочарованно. – Фараон – это менее всего человек. Реальность народного бытия в Египте, точно так же, как и в Саратове, концентрировалась, конечно, вокруг фараона, но он оттого человеком не становился. Он только воплощал физическую подвижность своих подданных, которая собиралась после его смерти в том самом мерзком Змее. Он являл видимому миру тайное лицо пресмыкающегося. Он был Личный Представитель Змея на поверхности земли, а вовсе не человеком. Его смерть вызывала Змея к жизни, что и мы теперь изображаем нашим погребальным шествием. Вот что я говорю. Потому я и полагаю, что за смертью Романа Владимировича последует небывало огромное строительство, и мне как архитектору работы будет предостаточно. Но как грустно чувствовать себя в составе похоронной змеи!

      Слезы едва ли не показались на глазах Константина Холмского.

      – Змеи хранят в голове драгоценные камни, – процитировал Аполлон некий индийский источник.

      Пятнадцать лет за ним хожу я,

      Но все не падают они, —

      поддержал его Ведекин на этот раз из неприличной басни того же народа.

      Но мне жаль было бросать Холмского одного в Нирване:

      – Вы говорите, что после смерти Главы Народа тело народа…

      – Народиила… – пробормотал Местный Переселенец.

      – …тело народа, повинуясь формообразующей идее, строилось в изображение туловища рептилии. Но я-то сам думаю, что Ваша версия ошибочна.

      – Какая именно? – спросил Холмский.

      – Ну та, что народ хоронит правителя.

      – Что же тут неверного?

      – Неверен сам факт.

      – Какой факт, – механически и без вопросительной интонации сказал архитектор.

      – Это факт, не имеющий места. Здесь не народ. Он, строго говоря, никого не хоронит. И, главное, Роман Владимирович – не правитель, не фараон. Вы, Холмский, хотите, чтобы все было слишком просто. Но попробуйте с Вашей точки зрения объяснить все царящее безобразие, все что было, есть и предстоит. Если Вам так проще, Вы, конечно, можете считать наше присутствие здесь всего лишь обидным, ущемляющим и варварским ритуалом. Но даже самое архаическое обрядоверие не может быть причиной того, что одержимая благими намерениями просвещенная держава вдруг накидывается на собственное население, избивает насмерть каждого третьего, а половину остальных держит в рабстве, половину – в крепостном составе, а мы – сливочная прослойка – глупейше топчемся вослед пустому гробу и истребляем время в пустых словесных фантазиях пустых речей, а вне наших территорий недоумевающие умы блистательно таращатся и хлопают просто так ушами – зачем, почему все это? Откуда? Вот вопрос. Согласитесь – в Египте такой вопрос не мог бы даже возникнуть.

      Мой пафос только рассмешил Ведекина.

      – Вот вопрос. Быть – или не быть! Вот в чем вопрос. Вопрос давно решенный: ясно, что «быть». На смену фантазеру и пустомеле Гамлету приходит стоящий обеими ногами на земле и упирающийся головой в собственную