День, когда пала ночь. Саманта Шеннон

боролась с собой: не дело дочери сомневаться в родительнице.

      – Пустое, – сказала она наконец, – но не так давно она решила не говорить незнакомцу, что я ее дочь. Назвала меня просто певицей богов. Знаю, девы-служительницы обычно бездетны, но… в этом же нет позора.

      – Ты говоришь о мужчине, появившемся ночью?

      – Да.

      Великая императрица, видно, задумалась.

      – Унора принесла тебя в мир. Родительская любовь бывает очень разной, Думаи, – сказала она. – Видела ты, как печальники расклевывают себе грудь, чтобы накормить птенцов каплями собственной крови?

      Думаи видела. Потому и полюбила печальников так сильно.

      – Долг Уноры – от моего лица наставлять и утешать восходителей. Ты к этой роли еще не готова, – говорила великая императрица, – но, узнай они, что ты ее дочь, через тебя они бы искали подходы к ней. Унора не хочет обременять твой разум земным… пока ты не проживешь на горе достаточно долго, чтобы противостоять низменным соблазнам.

      – Я живу на горе почти столько же, сколько моя мать. Я никогда с нее не сходила. Разве можно соблазниться тем, чего не видела?

      – О том я и говорю.

      Думаи задумалась. Мысли, как фигуры на доске, двигались в сознании, выстраиваясь в ровный ряд, не разбитый сомнением.

      – Благодарю вас, великая императрица, – сказала она, вставая. – Ваша мудрость открыла мне глаза.

      – Хм… доброго сна, Думаи.

      Думаи тихо задвинула за собой дверь. В этих покоях у нее всегда делалось легче на душе.

      Конечно, великая императрица была права. До рождения Думаи Унора обитала вдали от горы и знала обо всех соблазнах и жестокостях жизни внизу. Вполне понятно, что она хочет укрыть от них Думаи, защитить ее.

      Думаи повернулась к выходу из коридора – и вздрогнула, увидев в полумраке женщину.

      – Простите, – прозвучал тихий голос. – Я вас напугала?

      Незнакомка не шевелилась, сливаясь со стенами в темной накидке, которую храм давал гостям. Будничная одежда только подчеркивала ее лицо – бледное, тонкокостное – под темными волосами, уложенными ракушкой в самую простую из придворных причесок.

      – Госпожа моя, – опомнилась Думаи, – простите, но гости в эти покои не допускаются.

      Ее большие глаза цветом напомнили Думаи медную монету.

      – Извиняюсь. Я искала трапезную и, верно, не туда свернула. Как неосторожно с моей стороны.

      – Ничуть. В храме легко заплутать.

      Женщина разглядывала ее с откровенным любопытством. Думаи пригнула голову, чтобы хоть отчасти завесить лицо волосами. У всех гостей с земли такая привычка – вглядываться слишком пристально.

      – Как я понимаю, вы певица богов, – сказала женщина. – Какая у вас, должно быть, наполненная жизнь.

      – Я нахожу ее таковой, моя госпожа.

      – Мне самой хотелось увидеть вершину, но, очевидно, я заперта здесь снегами.

      – Надеюсь, вы не слишком разочарованы и найдете среди нас покой.

      – Благодарю. Много дней я не знала покоя. –