Вдоль по лезвию слов (сборник). Тим Скоренко

ароматы востока и запада, прекрасные, невозможные, неповторимые, пьянящие.

      Я смотрю на крохотный зелёный стебелёк. Это первая рассада. Именно рассада, а не привитые цветы, не просто результат скрещивания, а семена нового сорта. Rosa mallena. Если за обычные шиповники мне присуждали награды и премии, что уж говорить о таком чуде. Это будет сенсация приближающейся выставки. Сенсация для всей страны.

      Я чуть касаюсь пальцем влажной чёрной почвы рядом с ростком.

      Новая жизнь. Я даю новую жизнь.

      Я иду прочь. Дик что-то говорит младшему садовнику.

      Мой дом – моя крепость. Это прекрасный дом, огромный, выдержанный в духе викторианской эпохи. Я строил его десять лет. Если бы не война, справился бы и за меньшее время.

      Я поднимаюсь по узкой лестнице на крышу и ещё выше – в смотровую башенку. Господи, как это прекрасно. Мои сады. Мои виноградники. Мои парки.

      Rosa mallena. Моё величайшее достижение.

      – Мистер Маллен, вас к телефону.

      Иду за Фрэнком. Он очень маленького роста, смешно переваливается, когда спускается по лестнице.

      Аппарат в синей гостиной. Беру трубку.

      – Маллен.

      – Здравствуйте, мистер Маллен.

      – Здравствуйте.

      – С вами хочет поговорить мистер Колхаус.

      – Соединяйте.

      Мэр. Обычно я не занимаюсь заказами лично, но для мэра, да тем более такой объём! Колхаус понимает толк в цветах. Я планировал его сад. А он познакомил меня с Тисси, скульптором. Его парковые работы украшают теперь почти все мои сады.

      – Здравствуйте, мистер Маллен.

      – Здравствуйте, мистер Колхаус.

      Я погружаюсь в работу. Каждый подобный разговор – это работа. Я говорю автоматически. Договариваюсь о времени, обсуждаю планы, описываю заготовки.

      Колхаус хочет узнать о сроках сдачи сада при особняке его двоюродного брата. Я обнадёживаю его. «Пятого», – говорю я. На самом деле мы сдадим его на неделю раньше. И получим дополнительную прибыль за скорость исполнения.

      Мы прощаемся. Я обязуюсь быть у Колхауса на приёме в среду.

      Я выхожу из дома.

      Хочется прогуляться. Даже проехаться. Иду к конюшне.

      Вот и ты, Илайя. Мой любимый, мой милый коняжка, благородных кровей, когда-то ты блистал на ипподромах, а потом постарел, стал более спокойным и рассудительным, более умным. Здравствуй, милый.

      Я трогаю рукой блестящий гладкий бок лошади. Илайя фыркает и пытается найти что-нибудь вкусное в моём кармане. Я вывожу его из стойла.

      – Беркут!

      Он появляется, прыткий, худенький, самый лучший конюх из всех, что у меня когда-либо работали.

      – Да, сэр!

      Он понимает без слов. Берёт Илайю под уздцы, ведёт к стойке, на которой висят сёдла.

      Я выхожу из конюшни. Солнце светит, на небе – редкие белые барашки. Я предвкушаю запах леса, запах поля, запах травы. Не такой, как у меня в усадьбе, – настоящей, дикой травы. Какой она была в моём детстве и отрочестве. В юности, впрочем, тоже.

      Вот и Беркут. Я не без труда забираюсь на Илайю, с помощью конюха. Толстею.

      Мы выезжаем