Баллада Редингской тюрьмы. Оскар Уайльд

под священный кров

      Вошел он тихо, затерявшись в храме

      Среди толпы и занятых жрецов,

      И, в полутьме, смотрел, как пастырь юный

      Приносит в жертву первенца овечки белорунной,

      Как в пламя сыпал соль, как посох свой

      Повесил там же (не во славу Той ли,

      Что не позволит, дабы хищник злой

      Свирепствовал на пастбище иль в стойле?),

      Как пели девы чистым гласом, и

      Все к алтарю несли дары смиренные свои

      Сосуд, молочной пеной окаймленный;

      Простую ткань, где вывела игла

      Псов на охоте; соты, увлажненны

      Златою влагой, коя с них текла;

      Промасленную шкуру, что так часто

      Борцам потребна; и еще лесной кабан клыкастый

      У Артемиды грозной был отнят

      Афине в дар со шкурою богатой

      Пятнистого оленя, час назад

      Еще скакавшего; воззвал глашатай –

      Пошли на выход друг за другом вслед,

      И каждый радовался грек, что совершен обет.

      Стал факелы гасить священник старый,

      И лишь единый, как рубин, горел

      В пустынной нише; стройный звон кифары,

      Ветрами заглушен, вдали слабел;

      Все шли домой средь праздничного гама,

      И медные врата закрыл силач, служитель храма.

      Пришелец замер, слыша без труда,

      Как на пол каплями вино лилося,

      Как пали лепестки с венков, когда

      Ворвался бриз и прошумел в наосе;

      Он был как будто в странной грезе сна,

      Когда в отверстье наверху явила лик луна,

      Заливши светом мраморные плиты;

      Тогда покинул свой укров храбрец;

      Вот кедровые створки им открыты,

      Он страшный образ видит наконец:

      Чудовищный Грифон глядит с презреньем

      Со шлема; длинное копье грозит ему пронзеньем,

      Вспылав огнем; Горгоны голова

      Выкатывает очи, вся стальная,

      Зашевелились змеи, и крива

      Бескровных губ усмешка ледяная

      В бессильной страсти, и незрячий взор

      Вспугнул сову, дремавшую над нею с давних пор.

      Рыбак, что плыл в челне у мыса Суний,

      Когда он на тунца раскинул сеть,

      Услышал топот лошадей-летуний,

      Как будто волны попирала медь;

      Раздвинув полог ночи, вихрь нагрянул,

      Ударив по челну; рыбак с молитвою отпрянул.

      В развратниках задор греховный сник,

      Об оргиях своих забыли даже,

      Решив, что слышали Дианы крик;

      Чернобородые ночные стражи

      Поспешно за щиты свои взялись

      И, с парапета свесившись, глядели мрачно

      вниз.

      Вкруг храма гул; и мраморные боги,

      Числом двенадцать, дрогнули тотчас;

      Стонал эфир, поддавшийся тревоге,

      И Посейдон своим трезубцем тряс;

      На фризе кони ржали в исступленьи,

      И гулкий топот страшных ног все оглашал

      ступени.

      А он стоял с раскрытым ртом, в поту,

      Готовый жизнью расплатиться ныне

      За девственность