Соно Вероника. Пьячере!. Верона Виера

предательски скользит на ребро. Хруст. Каблук сворачивает на бок и резкая боль в лодыжке. Заваливаюсь назад.

      Санта Клеопатра!

      Ну почему я такая неуклюжая, постоянно падаю на него?

      Ромка успевает поймать. Как всегда. Как в детстве.

      Теперь точно, всë!

      Вечер испорчен. Окончательно!

      Совсем!

      Отдалённо слышу, как люди визгом приветствуют мою любимую группу. Но я не там, а здесь. На холоде, с размазанной тушью, в объятиях того, кого так презираю последние семь лет.

      Это последняя капля.

      Вжимаясь ему в грудь лицом, разрываюсь плачем от своей никчемности.

      Он на плечи накидывает пиджак и кутает в него, но это совсем не греет.

      – Пойдём, тебе надо в тепло!

      Я отстраняюсь и мотаю головой. Его пиджак на мне, как пальто, только укороченное.

      – Куда я в таком виде? – стараюсь смотреть не на него, а на сломанный каблук, который торчит, повёрнутый набекрень. Носком ботильона касаюсь земли, чтобы хоть как-то держать равновесие.

      – Через чёрный ход. – он взглядом указывает на широкую дверь в углу торца. – Приведёшь себя в порядок, пока я сделаю «Глинтвейн».

      Хуже уже не будет!

      Согреюсь и поковыляю домой, сдаваться судьбе.

      Моя любимая песня уже вовсю играет, слышу знакомые слова. Киваю Ромке, что согласна.

      Он помогает просунуть руки в рукава и разворачивается, приседая на корточки.

      – Цепляйся, донесу!

      Я стою, не решаясь обнять его за шею.

      – Давай, пока совсем не замёрзла!

      Трясущимися руками обхватываю ему шею и прижимаюсь к спине.

      Он такой горячий. Лежала бы на нем вечно. Рубашка слабо пахнет табаком и вкусным одеколоном.

      Ромка подхватывает меня за коленки и осторожно встаёт. Даже думать не хочу, как всё это выглядит со спины. Надеюсь на пиджак, что спрячет то, что нужно.

      – Тоже додумалась… надеть капронки в такой минус, – ворчит, ссылаясь на ледяные ноги в своих руках.

      Хочу съязвить и колко ответить, но не могу – зубы не сходятся. Холодно. Я лишь мычу.

      Он осторожно ступает по накатанному снегу. До двери несколько шагов и я сильнее прижимаюсь.

      – А помнишь, как мы лазили по гаражам и ты неудачно спрыгнула? Подвернула лодыжку, а я тащил тебя до дома на горбушке? – смеётся.

      Улыбаюсь. Я никогда и не забывала!

      – Моя м-ма-ма тебя с-силь-но ругала, – стучу зубами, а он открывает тяжёлую металлическую дверь и заносит меня внутрь. Тепло мгновенно укрывает спину. – П-потом я руг-га-ла её, что к тебе не справедлива, – улыбаюсь, вспоминая, как обиделась на маму в тот раз и два дня с ней не разговаривала.

      Он останавливается ненадолго и поворачивает голову, а я все ещё прижимаюсь к нему. Кажется, что руки прилипли к его шее.

      – Ты меня сейчас задушишь. Ослабь немного руки, – хрипит и подходит к одной из дверей в коридоре.

      Ромка открывает её и заносит меня в небольшую комнату, в которой горит яркий свет. Потёртый кожаный диван неожиданного зелёного цвета стоит у стены напротив