Сумеречный Сад. Трейси Хигли

поднимает руку.

      Я улыбаюсь и присаживаюсь за деревянный стул во главе стола.

      – Можешь не поднимать руку, Саанви. Мы все здесь друзья и коллеги по перу.

      Она нервно проводит рукой по волосам, мягким, как вороное крыло.

      – Хорошо. Я просто подумала – вы не рассказали нам, о чем ваша история.

      Безобидный вопрос наносит мне тяжелый удар прямо в сердце, выбивает воздух из легких. Группа по вторникам и четвергам должна радовать меня, а не напоминать об ушедших возможностях.

      – Я здесь, чтобы помочь вам развить творческие способности. – Я осматриваю скрытый потенциал, сидящий со мной за столом. Милые дети, встраивающиеся в иерархию средней школы ничуть не лучше, чем я в свое время. Надеюсь, что никому не довелось пережить тех же ран. – Я здесь, чтобы помочь вам стать гениями, потому что я уверена, что внутри каждого из вас живет шедевр, и очень важно, чтобы вы его написали.

      – Почему? – Лили дергает спиральный корешок на своей тетрадке. – Почему это важно? Случится что-то плохое?

      Хороший вопрос.

      В конце стола Алехандро наклоняется и кричит:

      – Конец светаааа…

      Я смеюсь.

      – Может, не настолько плохое.

      – Мисс Келси, а у вас внутри есть шедевр? – спрашивает Джэ, мальчик с растрепанными волосами и толстыми очками – и те, и те кажутся слишком большими для его головы.

      Может быть. Наверное, нет.

      Жизнь научила меня, что мои истории скорее всего слишком оптимистичны, слишком по-детски наивны, это не те безнадежно-депрессивные книжки, что сейчас становятся бестселлерами. Одна из причин, по которой я за последние два года не написала ни слова.

      Без таланта к коммерциализации творчество и истории быстро превратились в трату времени, попытку эскапизма. Но я не собираюсь расстраивать детей правдой, ведь вдруг кто-то из них этот талант имеет?

      – Мисс Келси? Алло?

      – Простите. Ворон считаю. – Я улыбаюсь, думая о Ба, и продираюсь обратно к хорошим мыслям. – Может, у всех есть шедевры здесь, – я стучу пальцем по виску, – или, если быть точным, здесь, – я прикладываю руку к сердцу. – Но ты об этом не узнаешь, пока он не окажется здесь, – моя рука ложится на тетрадь Лили между нами, исчерченную фиолетовыми вихрями шариковой ручки. – Даже великие не знали, что они великие, пока они не сели и не начали писать. Если бы Ба была здесь, она бы вам рассказала.

      Дети никогда не встречали Ба, но я столько ее описывала – энергичную богемную старушку, сражающуюся с «человеком» своей поэзией, – что они будто бы знакомы.

      – Она дружила с лучшими авторами двадцатого века. Некоторые даже устраивали здесь автограф-сессии. Уильям Фолкнер, Айзек Азимов, даже Роальд Даль.

      – «Чарли и шоколадная фабрика», – улыбается Лили. – Я в детстве очень любила эту книгу.

      – Не удивительно. – Я толкаю ее локтем. – Ты странненькая.

      – А вы здесь тогда уже работали? – Алехандро спрашивает серьезно.

      – Ай, Алехандро! Как ты думаешь, сколько мне лет?

      Он ухмыляется и пожимает плечами:

      – Двадцать?

      Я