Иван Мошкин, атаман Каторжной. Вода, огонь и Медные трубы. Сергей Юрьевич Соловьев

стал совсем скоротечен, после четырёх по полудни юный стрелец и его отец после службы возвращались домой, и что-то мастерили при свете лучин. Конечно, не что -то сложное, а так, грубые вещи, что- бы руки занять. Дома царил тоже полумрак. Услышав молитву к вечерне, тоже творили молитву, садились ужинать, доедать приготовленное хозяйкой к обеду. После этого отправлялись ко сну. Повеселее было в те дни, когда отец и старший сын оставались дома. Работа кипела, и новые толковые вещи выходили из рук Мошкиных. Недели за три сделали из бронзы оклад Псалтыри для церкви из бронзы, потом приехал Гаврила, златокузнец, забрал их работу, что позолотить да камни вставить. А так, чаще всего делали замки для купца Канюшкина.

      В один из дней декабря, Семён и Иван занимались, скорее мучились с починкой хитрого пистолета, отданного им стрелецким головой.

      – Так Иван, нагревай горн, да держи ось осторожно… Надо, что бы вошла… Вот так, теперь молоточком забей тихонько. Скуси клещами и напильником теперь…

      Сын четко делал работу по словам отца, вышло просто отлично. Пистолет остыл, Семён ключом взвёл пружину. спустил курок : целый сноп искр бил на замок.

      – Ну всё, дело сделано. Потом стрельнем разок для порядка, и отнесу пистоль в Кремль, Тихону Ильичу.

      Мимо прогуливался Устьян, напевая, и иногда подмигивал старшему брату.

      – Чего, глаза болят? Скажи матери, пусть промоет, – обеспокоился отец, – а нам с тобой, Иван, надо шины железные на колеса нашей телеги поставить, соскочили. Колесо быстро обобьётся, совсем беда будет.

      Старший сын кивнул, и пошёл к сараю. За ним увязался и Устьян, и быстро сунул грамотку в его руку. Затем, как ни в чём ни бывало, мальчишка присоединился к Василию, таскавшему дрова в дом. Работа казалась детям весёлой, похрустывал снег под валенками, иногда то один, то другой кидались друг в друга снежками. Так, не очень сильно, лишь бы снег за пазуху завалился.

      Ну а Иван сунул соскочившую шину в горн, погрел до красного цвета, клещами ухватил, а принялся осаживать, ударяя киянкой обод, на деревянное колесо, чтобы меньше снашивалось. Уже опять начинало темнеть, и надо было убирать клещи да молоты и погасить горн. Потом степенно, подражая отцу, юноша пошёл домой.

      Он ел словно и не замечал вкус еды, лишь подносил как и другие, ложки с кашей к рту. Так и проглотил ужин, словно ворона на дереве. И не заметил, что ел. Но вот, всё закончилось, и юноша поспешил к себе. Прикрыв дверь, он вынул заветную записку:

      Добрый день, Иванушка, здоровья тебе на много лет!

      Батюшка уедет в конце марта, сбыть товар в Москву и там прикупить всякой всячины. Хочет просватать меня за Гаврилу Хлебникова, купца из Москвы, да я того не желаю. Говорили мне, что отец Варсонофий может нас обвенчать тайно. Я на всё готова.

      Любящая тебя Елена.

      Иван вскочил с лавки, и заходил по горнице, как пойманный лесной кот в клетке. Ничего, обвенчает их поп. Сколько денег захочет за требу? У него и два рубля найдётся, ничего. Он сел за стол, придвинул горящую свечу, и карандашом принялся выводить буквицы.

      Добрая