Триумфальная арка. Ночь в Лиссабоне. Эрих Мария Ремарк

склонился над открытой, в операционных зажимах, полостью.

      – Да.

      – Эти вот мелкие узелки – вот… и вот еще – это не киста и не сращения…

      – Нет.

      Равич распрямился.

      – Рак, – произнес он. – Классический, несомненный рак. Самая злокозненная операция из всех, какие я делал в последнее время. Осмотр зеркалом ничего не показал, пальпация в области малого таза выявляет только легкое размягчение слева, так, небольшое выбухание. Предположительно киста или миома, ничего серьезного, но снизу оперировать невозможно, надо через брюшную полость, мы вскрываем, и что мы видим? Несомненный рак.

      Вебер взглянул на него.

      – Что вы намерены предпринять?

      – Можем сделать срез, заморозить, отдать на биопсию. Буассон еще в лаборатории?

      – Наверняка.

      Вебер поручил сестре-ассистентке позвонить в лабораторию. Бесшумно ступая на резиновых подошвах, та мгновенно исчезла.

      – Надо оперировать, – решил Равич. – Сделаем гистероэктомию. Что-то еще предпринимать не имеет смысла. Но она ведь ничего не знает, вот в чем беда. Пульс какой? – спросил он у сестры-анестезиолога.

      – Ровный. Девяносто.

      – Давление?

      – Сто двадцать.

      – Хорошо.

      Равич смотрел на тело Кэте Хэгстрем. Та лежала в положении Трендельбурга: голова совсем низко, ноги кверху.

      – О таких вещах пациента положено предупреждать заранее. Получить согласие. Не можем мы просто так в ней копаться. Или можем?

      – По закону нет. Но… мы все равно уже начали.

      – Иначе было нельзя. Выскабливание было невозможно, снизу там не пройти. Но плод выскоблить – это одно, а матку удалить – совсем другое.

      – Но ведь она, Равич, кажется, вам доверяет?

      – Откуда мне знать? Может, и да. Но вот согласилась ли бы она? – Он поправил локтем съехавший на сторону резиновый фартук, надетый поверх халата. – И все-таки… я попробую продвинуться дальше. Насчет гистероэктомии потом решим. Скальпель, Эжени.

      Он продлил разрез до пупка, наложил зажимы на мелкие сосуды. Более крупные перевязал двойными узлами, взял другой скальпель и взрезал желтоватую фасцию. Раздвинул мышцы тыльной стороной ножа, приподнял, вскрыл брюшину и закрепил ее к стерильному белью.

      – Расширитель!

      Ассистентка уже держала его наготове. Она пробросила цепочку с грузом между ног Кэте Хэгстрем и поставила широкий ретрактор, закрывающий мочевой пузырь.

      – Салфетки!

      Он обложил разрез влажными теплыми салфетками и аккуратно ввел щипцы.

      – Смотрите, Вебер. Вот… И вот… Вот эта широкая связка. Обширное, затвердевшее образование. Зажимом Кохера уже не возьмешь. Слишком далеко все зашло.

      Вебер пристально смотрел на место, которое показывал ему Равич.

      – Видите, вот здесь, – объяснял Равич. – Артерии уже не перехватишь. Прорвутся, труха. И тут вон уже все проросло… Цветет пышным цветом. Безнадежно.

      Он осторожно срезал тонкую полоску ткани.

      – Буассон у себя?

      – Да, –