Триумфальная арка. Ночь в Лиссабоне. Эрих Мария Ремарк

по сорок – пятьдесят. С ними-то, надеюсь, еще успею поквитаться. За батюшку моего.

      Равич глянул на Бориса. Детина, конечно, но ведь ему уже за шестьдесят.

      – Успеешь, – сказал он.

      – М-да… – Глядя на свои ладони, Морозов сжал и разжал кулаки. – Только того и жду. Стараюсь жить аккуратнее. Даже пить стал не так часто. Конечно, совсем скоро оно, наверно, не получится. Так что силушку беречь надо. Я ведь хочу, чтобы без пули и без ножа…

      – Я тоже.

      Какое-то время они сидели молча.

      – Ну что, не сыграть ли нам партию? – спросил Морозов.

      – С удовольствием. Только доски свободной что-то не видно.

      – Да вон у профессора как раз освободилась. Он с Леви сражался. Выиграл, как всегда.

      Равич пошел брать доску и фигуры.

      – Долго же вы играли, профессор, чуть не с обеда.

      Старичок профессор кивнул.

      – Зато отвлекает. Шахматы куда лучше, чем карты. В картах тебе либо везет, либо нет. Разве это отвлечение? А шахматы – это целый мир, свой, особый. И пока играешь, здешнего мира для тебя словно вообще нет. – Он поднял на Равича воспаленные глаза. – Не говоря уж о том, что мир шахмат куда совершеннее.

      Леви, его партнер, вдруг залился блеющим смехом, но тут же умолк, испуганно озираясь, и поспешил удалиться вместе с профессором.

      Они сыграли две партии. Затем Морозов встал.

      – Мне пора. Пойду распахивать двери перед сливками человечества. Почему, кстати, ты перестал к нам заглядывать?

      – Не знаю. Так совпало.

      – Как насчет завтра? Вечерком?

      – Завтра вечером не могу. Иду ужинать. К «Максиму».

      Морозов ухмыльнулся:

      – Не слишком ли большая наглость для беспаспортного беженца – по самым шикарным парижским кабакам шляться?

      – Как раз там-то, Борис, самое безопасное место для нашего брата. Если ведешь себя как беженец, то тебя и прихватят, как беженца. Уж тебе ли, с твоим-то нансеновским паспортом, этого не знать?

      – Тоже верно. И с кем же ты ужинаешь? Уж не с германским ли послом – по персональному приглашению?

      – С Кэте Хэгстрем.

      Морозов присвистнул.

      – Кэте Хэгстрем, – повторил он. – Так она вернулась?

      – Завтра возвращается. Из Вены.

      – Ну, тогда, значит, я тебя совсем скоро у нас увижу.

      – Может, да, а может, и нет.

      Морозов отмахнулся.

      – Быть такого не может. Когда Кэте Хэгстрем в Париже, «Шехерезада» – ее главная резиденция.

      – Сейчас другое дело. Она приехала ложиться на операцию. Уже на днях.

      – Тогда тем более придет. Ты совсем не знаешь женщин. – Морозов пристально прищурился. – А может, тебе не хочется, чтобы она туда пришла?

      – Это почему еще?

      – Да я вот только что сообразил: ты перестал заходить как раз с тех пор, как прислал мне ту женщину. Жоан Маду. Сдается мне, это не просто совпадение.

      – Чушь. Я даже не знал, что она все еще у вас. Значит, на что-то пригодилась?

      – Ну да. Сперва в хоре была. А теперь у нее даже маленький сольный номер. Две-три песни.

      – Выходит,