Триумфальная арка. Ночь в Лиссабоне. Эрих Мария Ремарк

же сами знаете, доктор! Он только злился. Мол, знал бы, что я такая дурочка, в жизни бы со мной не связался.

      Равич кивнул. Обычная история.

      – Люсьена, – сказал он, – мы могли бы попытаться что-то взыскать с той женщины, которая так вас искромсала. Это все по ее вине. Вы только должны ее назвать.

      Девушка мгновенно ощетинилась. В замкнутом лице читалось лишь одно – отпор.

      – В полицию? Ну нет, еще сама влипнешь.

      – Да без полиции. Достаточно просто припугнуть.

      Она только усмехнулась:

      – Это ее-то? Ничего вы с нее не получите. Железяка, а не человек. Три сотни с меня содрала. И за это меня же… – Она оправила на себе халатик. – Просто некоторым людям не везет в жизни, – добавила она без тени обиды в голосе, словно говорит не о себе, а о ком-то еще.

      – Только не вам, – возразил Равич. – Вам-то как раз повезло, да еще как.

      В операционной он застал Эжени. Та чистила что-то никелированное до полного блеска. Одно из ее любимейших занятий. Она была настолько увлечена, что даже не услышала, как он вошел.

      – Эжени, – позвал он.

      Та вздрогнула.

      – Ах, это вы! Опять вы меня пугаете!

      – Не знал, что я такая страшная птица. Но вот вам, Эжени, не следовало бы пугать пациентов россказнями о гонорарах и прочих затратах.

      Эжени, все еще с тряпкой в руках, тут же приняла боевую стойку.

      – А эта потаскуха, конечно, уже все разболтала.

      – Эжени, – устало сказал Равич, – среди женщин, ни разу не переспавших с мужчиной, куда больше потаскух, чем среди тех, кто зарабатывает этим свой нелегкий хлеб. Не говоря уж о замужних. Кроме того, девчонка никому ничего не разболтала. Просто вы испортили ей день, вот и все.

      – Подумаешь, велика важность! При таком-то образе жизни – и такая чувствительность!

      «Ах ты, проповедь ходячая, – мысленно ругнулся Равич. – Что знаешь ты, мерзкая спесивая ханжа, о беспросветном одиночестве малютки-белошвейки, которая храбро пошла к той же самой повитухе, что изуродовала ее подружку, а потом в ту же самую клинику, где эта подружка умерла, и которая обо всем этом только и может сказать: а что мне было делать? Да еще: а как я за все это расплачусь?»

      – Вам замуж пора, Эжени, – посоветовал Равич. – Подыщите себе вдовца с детьми. А еще лучше – хозяина похоронной конторы.

      – Господин Равич, – голос Эжени был исполнен достоинства, – попрошу вас впредь не беспокоиться о моей личной жизни. Иначе я буду вынуждена пожаловаться господину доктору Веберу.

      – Да вы и так с утра до ночи ему на меня стучите. – Равич не без удовольствия наблюдал, как по щекам медсестры расползаются два красных пятна. – Скажите, Эжени, ну почему набожные люди так редко бывают терпимы? Вот у циников характер куда легче. А самый несносный – у идеалистов. Вас это не наводит на размышления?

      – Слава богу, нет.

      – Я так и полагал. Ну что ж, отправлюсь-ка я в обитель греха. То бишь в «Осирис». Это на тот случай, если я доктору Веберу понадоблюсь.

      – Не думаю, что вы доктору Веберу понадобитесь.

      – Девственность еще не гарантия ясновидения, Эжени. Всякое бывает.