Триумфальная арка. Ночь в Лиссабоне. Эрих Мария Ремарк

не вернешь. Ничего не загладишь. Будь это иначе, мы бы все были святыми. Жизнью в нас предусмотрено все, что угодно, только не совершенство. Совершенству место в музее.

      Жоан Маду не отвечала. Равич видел: она выпила еще и откинулась на подушку. Что-то еще ведь надо сказать, но он слишком устал, чтобы додумать. Да и не все ли равно? Спать хочется. Ему завтра оперировать. А это все его не касается. Он поставил пустую рюмку на пол рядом с бутылкой. «Куда меня только не заносит, – думал он. – Даже чудно».

      6

      Когда Равич вошел, Люсьена Мартинэ сидела у окна.

      – И каково же это, в первый раз подняться с койки? – спросил он.

      Девушка глянула на него, потом на пасмурную муть за окном, потом снова на него.

      – Погодка нынче не больно хороша, – заметил Равич.

      – Отчего же? – откликнулась она. – Для меня так даже очень.

      – Почему?

      – Потому что выходить не надо.

      Она сидела, съежившись в кресле, на плечах дешевенький бумазейный халатик – щуплое, невзрачное создание с испорченными зубами, но для Равича в эту секунду она была прекраснее, чем сама Елена Троянская. Комочек жизни, который он спас своими руками. Не то чтобы он считал себя вправе гордиться, ведь совсем недавно такой же комочек жизни он потерял. И следующий, возможно, потеряет, а в конечном счете, строго говоря, потеряет всех, да и себя тоже. Но вот этот, на данную минуту, он спас.

      – В такую погоду шляпы разносить – это вам не шутки, – проговорила Люсьена.

      – Вы шляпы разносили?

      – Да. У мадам Ланвер. Ателье на Матиньонском проспекте. До пяти мы работали. А потом надо было еще картонки клиентам разносить. Сейчас полшестого. Вот я бы сейчас и бегала. – Она снова глянула в окно. – Жалко, дождя нет. Вчера лучше было. Лило как из ведра. Сейчас кто-то другой за меня отдувается.

      Равич уселся на подоконник напротив нее. Вот ведь странность, подумал он. Ты-то ждешь, что человек, избежавший гибели, будет счастлив до беспамятства. Но так почти никогда не бывает. И эта вот тоже. С ней, можно сказать, чудо свершилось, а ее только одно волнует – что ей под дождь не идти.

      – Почему вы у нас, именно в нашей клинике оказались, Люсьена? – спросил он.

      Она насторожилась.

      – Так мне адресок подсказали.

      – Кто?

      – Знакомая одна.

      – Что за знакомая?

      Люсьена помедлила.

      – Ну, она тоже тут побывала. Я сама ее сюда привезла, до самой двери. Потому и знала.

      – Когда это было?

      – За неделю до меня.

      – Это та, что умерла во время операции?

      – Да.

      – И вы все равно сюда пришли?

      – Ну да, – равнодушно бросила Люсьена. – Почему нет?

      Равич много чего хотел сказать, но сдержался. Он смотрел в это блеклое, холодное личико, когда-то по-детски мягкое, но быстро ожесточившееся в передрягах жизни.

      – А до этого вы, должно быть, и у той же повитухи побывали? – спросил он.

      Люсьена не ответила.

      – Или у того же врача? Мне-то можете сказать. Я же все равно не знаю, кто это.

      – Мари