Гарики из Иерусалима. Книга странствий (сборник). Игорь Губерман

все, что я пишу, для аромата

      зову простую шутку-однодневку,

      а яркая расхожая цитата —

      похожа на затрепанную девку.

      Беспечный чиж с утра поет,

      а сельдь рыдает – всюду сети;

      мне хорошо, я идиот,

      а умным тяжко жить на свете.

      Весь мир наших мыслей и знаний —

      сеть улиц в узлах площадей,

      где бродят меж тенями зданий

      болтливые тени людей.

      Я б жил, вообще ни о чем не жалея,

      но жаль – от житейской возни худосочной

      в душе стало меньше душевного клея,

      и близость с людьми стала очень непрочной.

      Пока нас фортуна хранит,

      напрасны пустые гадания,

      и внешне похож на зенит

      расцвет моего увядания.

      Во мне, живущем наобум,

      вульгарных мыслей соки бродят,

      а в ком кипит высокий ум —

      они с него и легче сходят.

      Люблю с подругой в час вечерний

      за рюмкой душу утолить:

      печаль – отменный виночерпий

      и знает, сколько нам налить.

      Дожив до перелома двух эпох,

      на мыслях мельтешных себя ловлю,

      порывы к суете ловлю, как блох,

      и сразу с омерзением давлю.

      Читаю оду и сонет,

      но чую дух души бульдожьей;

      не Божьей милостью поэт,

      а скудной милостыней Божьей.

      Я вчера полистал мой дневник,

      и от ужаса стало мне жарко:

      там какой-то мой тухлый двойник

      пишет пошлости нагло и жалко.

      Доколе дух живой вершит пиры,

      кипит игра ума и дарования,

      поэзия, в которой нет игры, —

      объедки и огрызки пирования.

      Глупо думать про лень негативно

      и надменно о ней отзываться:

      лень умеет мечтать так активно,

      что мечты начинают сбываться.

      Пот познавательных потуг

      мне жизнь не облегчил,

      я недоучка всех наук,

      которые учил.

      Увы, в отличие от птиц,

      не знаю, сидя за столом,

      что вылупится из яиц,

      насиженных моим теплом.

      Даже вкалывай дни и ночи,

      не дождусь я к себе почтения,

      ибо я подвизаюсь в очень

      трудном жанре легкого чтения.

      Держу стакан, точу перо,

      по веку дует ветер хлесткий;

      ни зло не выбрав, ни добро,

      живу на ихнем перекрестке.

      И я хлебнул из чаши славы,

      прильнув губами жадно к ней;

      не знаю слаще я отравы,

      и нет наркотика сильней.

      Глупо гнаться, мой пишущий друг,

      за читательской влагой в глазу —

      все равно нарезаемый лук

      лучше нас исторгает слезу.

      Он воплотил свой дар сполна,

      со вдохновеньем и технично

      вздувая волны из гавна,

      изготовляемого лично.

      Душевный чувствуя порыв,

      я чересчур не увлекаюсь:

      к высотам духа воспарив,

      я с них обедать опускаюсь.

      Что