Гарики из Иерусалима. Книга странствий (сборник). Игорь Губерман

мглистом

      перед натянутым холстом

      и над листом бумаги чистым?

      Живопись наружно так проста,

      что уму нельзя не обмануться,

      но к интимной пластике холста

      можно только чувством прикоснуться.

      Вчера я с горечью подумал,

      что зря слова на лист сажаю:

      в текущей жизни столько шума,

      что зря его я умножаю.

      Чтобы слушать любого поэта,

      мне хватает и сил, и терпения,

      и меня уважают за это

      виртуозы фальшивого пения.

      Твоих убогих слов ненужность

      и так мне кажется бесспорной,

      но в них видна еще натужность,

      скорей уместная в уборной.

      Ночью проснешься и думаешь грустно:

      люди коварны, безжалостны, злы,

      всюду кипит ремесло и искусство,

      душат долги и не мыты полы.

      Чтоб сочен и весел был каждый обед,

      бутылки поставь полукругом,

      а чинность, и чопорность, и этикет

      пускай подотрутся друг другом.

      Лишь то, что Богу по плечу,

      весь век прошу я на бегу:

      чтобы я мог, чего хочу

      и чтоб хотел я, что могу.

      Портили глаза и гнули спины,

      только все не впрок и бесполезно,

      моего невежества глубины —

      энциклопедическая бездна.

      Как жить, утратя смысл и суть?

      Душа не скажет, замолчала.

      Глотни вина, в толпе побудь,

      вернись и все начни сначала.

      По каменному тексту городов

      скользя, как по листаемым страницам,

      я чувствую везде, что не готов

      теперь уже нигде остановиться.

      Скорее все же для потомка,

      а не для нас

      пишу усердно я о том, как

      пылал и гас.

      Душа не потому ли так тоскует,

      что смутно ощущает мир иной,

      который где-то рядом существует,

      окрашивая смыслом быт земной?

      А на небе не тесно – поверьте —

      от почтенных, приличных и лысых,

      потому что живут после смерти

      только те, кто при жизни не высох.

      Нас как бы судьба ни коверкала,

      кидая порой наповал,

      а мне собеседник из зеркала

      всегда с одобреньем кивал.

      Не Божьей искры бытие,

      не дух я славлю в восхищении,

      а воспеваю жизнь в ее

      материальном воплощении.

      За то греху чревоугодия

      совсем не враг я, а напротив,

      что в нем есть чудная пародия

      на все другие страсти плоти.

      Я люблю, когда грустный некто

      под обильное возлияние

      источает нам интеллекта

      тухловатое обаяние.

      Мне жалко всех, кого в азарте

      топтал я смехом на заре, —

      увы, но кротость наша в марте

      куда слабей, чем в октябре.

      Всегда живя в угрюмом недоверии,

      испытывая страха нервный зуд,

      микроб не на бациллы и бактерии,

      микроб на микроскоп имеет зуб.

      Грешил