Цербер. Найди убийцу, пусть душа твоя успокоится. Александр Гоноровский

в мундир, с торчащими над воротником прозрачными пустыми глазами.

      – Ваше благородие, вам записку передать велено. – Надзиратель протянул скомканную в ладони бумажку. – Не извольте беспокоиться. Плочено.

      Бошняк взял записку.

      Надзиратель, неслышно ступая, удалился, притворил дверь. Тихо провернулся ключ.

      – Все записки плац-майор Аникеев самолично читает, – сквозь дыру в стене зашептал Фабер.

      – С чего вы так решили?

      – А он мне сам сказал-с. Вот, говорит, приду в свой кабинет после трудного дня, открою шкап, достану папку с вашими записками к Аглае Андреевне – и аж слеза берёт, как хороши.

      – Стало быть, не все записки до адресата доходят?

      – Те, в которых о бунте хоть самая малость, не доходят. Так что о бунте не пишите-с.

      Бошняк разгладил на колене листок:

      «Sasha, faites attention. Je crois qu’ils veulent vous tuer. Le Comte Witt est également en danger, mais il a, contrairement à vous, la possibilité de se défendre. С.S.»[16]

      Записка Бошняку не понравилась. Она больше напоминала донесение. Ни тебе «мой милый», никаких ахов и расползшихся от слёз букв. Бошняк улыбнулся, отложил листок, прошёлся по камере. Было странно, что она ещё не уехала. Она должна была уехать.

      За решёткой висели чёрные деревья. Бошняк хрустнул пальцами и принялся делать гимнастику. Угроза несправедливого следствия с одной стороны и быстрая расправа с другой позабавили его.

      Бошняк очистил оловянную миску от присохшей каши, согнул её, разогнул. «В конце концов это даже интригует, – подумал он. – Да и стоит ли верить её словам?»

      Бошняк выломал острый край, положил на пол, выпрямил ударом каблука и спрятал в карман.

      В круглом отверстии от сучка блеснул глаз Фабера.

      – Александр Карлович, отчего вы сюртук не носите?

      – Повода нет.

      Бошняк лёг на нары, отвернулся от перегородки. Влажный глаз Фабера застыл над его кроватью.

      – Говорят, недавно один заключённый разбил голову о стену, – сказал Фабер. – А другой стекло проглотил. Думаю, если вскоре не выберусь отсюда, то тоже непременно сойду с ума.

      Бошняк, не мигая, смотрел на колеблющийся огонёк лампы. Воздух тяжелел от сырости и сгоревшего масла. Огонёк плясал, менял цвет. Он становился зелёным, красным, белым, фиолетовым. Сегодня с утра Бошняк долго выплёвывал и высмаркивал копоть. Его почему-то рассмешила мысль, что злодею придётся убивать растрёпанного, чёрного, как арап, человека.

      – Слышали? – раздался далёкий, как эхо, шёпот Фабера.

      Бошняк открыл глаза. Было совсем темно.

      – Что? – спросил он.

      – Ходит кто-то, – шепнул Фабер.

      Под дверью тускло мерцал свет, но шагов слышно не было.

      – Надзиратель, – Бошняк удивился спокойствию, с каким произнёс это. – Ему ходить положено.

      – Нет… Не надзиратель, – прошептал Фабер. – Я их шаги выучил. А этот вроде как босой ходит. Стука каблуков не слыхать.

      Бошняку показалось, что он слышит чьё-то тяжёлое дыхание. Свет под дверью пропал.

      – Говорят, – прошептал Фабер, – что это духи декабрьских мятежников ходят.

      – Никого

16

«Саша, будьте осторожны. Полагаю, вас хотят убить. Граф Витт тоже в опасности, но у него, в отличие от вас, есть возможность за себя постоять. К.С.»