Плащ и шпага. Амеде Ашар

что это мне зачтется там, на небесах.

      Священник покачал головой нерешительно; потом, наклонясь к умирающему, сказал:

      – Раскаиваетесь ли вы в грехах своих, сын мой?

      – Горько раскаиваюсь.

      Священник поднес распятие к губам графа, который набожно его поцеловал; потом перекрестил большим пальцем его лоб, уже покрывшийся липким потом.

      – Рах vobisсum!

      – Amen! – отвечал Джузеппе.

      Окончив исповедь, граф попросил верного Джузеппе достать ему лист бумаги, перо и чернильницу. Черный человек, не сводивший с него глаз, достал все это из кожаного футляра, висевшего у него на поясе, и, положив бумагу на колена раненому, сказал боязливо:

      – Не нужно однако же писать слишком долго.

      – А! вы полагаете?

      – Я говорю это из предосторожности. Я только что щупал вам пульс: если вы вздумаете писать красивые фразы, то не успеете подписать.

      – Очень благодарен!

      Джузеппе, собравший последние силы в эту торжественную минуту, приподнял графа, который взял перо и, призвав на помощь всю силу воли, довольно твердой рукой написал три строчки, подписал, свернул лист вчетверо и приложил на горячий воск, накапанный на бумагу черным человеком, большой золотой перстень с гербом.

      – Еще есть у меня время? – спросил он, взглянув на черного человека.

      – Да, немного… не столько, как в первый раз.

      – Гм! смерть однако поспешает!

      Он взял еще лист бумаги и тем же пером написал: "Графиня, я умираю христианином, хоть и прожил хвастуном; простите мне все зло, которое я вам сделал… Вверяю вам сына".

      Он вздрогнул.

      – Э! э! – сказал он, – вы правы: я чувствую, что смерть приходит! – И обращаясь к Джузеппе, добавил: – Эти два письма отдай графине де Монтестрюк, жене моей, а этот перстень – моему сыну.

      Он опустился на солому, закрыл глаза, сложил руки; губы его слабо шевелились. Джузеппе стал на колена и положил подле графа его обнаженную шпагу. Все молчали на дворе. Священник читал отходную.

      Вдруг граф открыл глаза и, взглянув на Джузеппе, сказал твердым голосом:

      – До свиданья!

      Дроже пробежала по всему телу с головы до ног, и он окоченел.

      – Прими, Господи, душу его! – произнес священник.

      – Вот и второй! – прошептал итальянец.

      Джузеппе обернул тело господина в плащ и, положив его на носилки, направился к замку Монтестрюк.

      Шествие двигалось медленно; Джузеппе ехал за ним верхом, держа лошадь графа в поводу. Он спрятал оба письма на груди, под полукафтанье, а перстень в поясе. По временам у него кружилась голова, но он не поддавался:

      – Все равно, доеду.

      К концу ночи он увидел стены замка Монтестрюк, выступающие из мрака.

      – Кто идет? – крикнул часовой, заметив толпу людей, подходивших к воротам.

      – Благородный граф де Шаржполь, сир де Монтестрюк, мой господин, возвращается мертвым в свой замок.

      Подъемный мост опустился и процессия перешла ров и опускную решетку.

      Если бы Джузеппе,