Стихи. Владимир Набоков

огненные зыби:

      растет горячая вишневая волна

      с роскошной просинью на сгибе.

      Вот поднялась горбом и пеной зацвела,

      и нежно лопается пена,

      и вырываются два плещущих крыла

      из пламенеющего плена.

      И ангел восстает стремительно-светло,

      в потоке огненном зачатый, —

      и в жилках золотых прозрачное крыло

      мерцает бахромой зубчатой.

      И беззаветную хвалу он пропоет,

      на миг сияя над потоком, —

      сквозными крыльями восторженно всплеснет,

      исчезнет в пламени глубоком.

      И вот возник другой из пышного огня,

      с таким же возгласом блаженства:

      вся жизнь его звенит и вся горит, звеня,

      и вся – мгновенье совершенства.

      И если смутно мне, и если даль мутна,

      я призываю эти зыби:

      растет горячая вишневая волна

      с роскошной просинью на сгибе…

26 января 1923 г.

      Ты все глядишь из тучи темно-сизой…

      Ты все глядишь из тучи темно-сизой,

      и лилия – в светящейся руке;

      а я сквозь сон молю о лепестке

      и все ищу в изгибах смутной ризы

      изгиб живой колена иль плеча.

      Мне твоего не выразить подобья

      ни в музыке, ни в камне… Исподлобья

      глядят в мой сон два горестных луча.

27 января 1923 г.

      И утро будет: песни, песни…

      И утро будет: песни, песни,

      каких не слышно и в раю,

      и огненный промчится вестник,

      взвив тонкую трубу свою.

      Распахивая двери наши,

      он пронесется, протрубит,

      дыханьем расплавляя чаши

      неупиваемых обид.

      Весь мир, извилистый и гулкий,

      неслыханные острова,

      немыслимые закоулки,

      как пламя, облетит молва.

      Тогда-то с плавностью блаженной,

      как ясновидящие, все

      поднимемся, и – в путь священный

      по первой утренней росе.

30 января 1923 г.

      Глаза прикрою – и мгновенно…

      Глаза прикрою – и мгновенно,

      весь легкий, звонкий весь, стою

      опять в гостиной незабвенной,

      в усадьбе, у себя, в раю.

      И вот из зеркала косого

      под лепетанье хрусталей

      глядят фарфоровые совы —

      пенаты юности моей.

      И вот, над полками, гортензий

      легчайшая голубизна,

      и солнца луч, как Божий вензель,

      на венском стуле, у окна.

      По потолку гудит досада

      двух заплутавшихся шмелей,

      и веет свежестью из сада,

      из глубины густых аллей,

      неизъяснимой веет смесью

      еловой, липовой, грибной:

      там, по сырому пестролесью, —

      свист, щебетанье, гам цветной!

      А дальше – сон речных извилин

      и сенокоса тонкий мед.

      Стой, стой, виденье! Но бессилен

      мой детский возглас. Жизнь идет,

      с размаху небеса ломая,

      идет…