Стихи. Владимир Набоков

за бессонные эоны странствий,

      на всех звездах, где боль и Бог,

      в горящем, оглушительном пространстве

      я многое постигнуть мог.

      И трудно мне свой чудно-бесполезный

      огонь сдержать, крыло согнуть,

      чтоб невзначай дыханьем звездной бездны

      земного счастья не спугнуть.

13 января 1923 г.

      Жемчуг

      Посланный мудрейшим властелином

      страстных мук изведать глубину,

      тот блажен, кто руки сложит клином

      и скользнет, как бронзовый, ко дну.

      Там, исполнен сумрачного гуда,

      средь морских свивающихся звезд,

      зачерпнет он раковину: чудо

      будет в ней, лоснящийся нарост.

      И тогда он вынырнет, раздвинув

      яркими кругами водный лоск,

      и спокойно улыбнется, вынув

      из ноздрей побагровевший воск.

      Я сошел в свою глухую муку,

      я на дне. Но снизу, сквозь струи,

      все же внемлю шелковому звуку

      уносящейся твоей ладьи.

14 января 1923 г.

      Сон

      Знаешь, знаешь, обморочно-пьяно

      снилось мне, что в пропасти окна

      высилась, как череп великана,

      костяная, круглая луна.

      Снилось мне, что на кровати, криво

      выгнувшись под вздутой простыней,

      всю подушку заливая гривой,

      конь лежал атласно-вороной.

      А вверху – часы стенные, с бледным,

      бледным человеческим лицом,

      поводили маятником медным,

      полосуя сердце мне концом.

      Сонник мой не знает сна такого,

      промолчал, притих перед бедой

      сонник мой с закладкой васильковой

      на странице, читанной с тобой…

15 января 1923 г.

      В каком раю впервые прожурчали…

      В каком раю впервые прожурчали

      истоки сновиденья моего?

      Где жили мы, где встретились вначале,

      мое кочующее волшебство?

      Неслись века. При Августе, из Рима

      я выслал в Байи голого гонца

      с мольбой к тебе, но ты неуловима

      и сказочной осталась до конца.

      И не грустила ты, когда при звоне

      сирийских стрел и рыцарских мечей

      мне снилось: ты – за пряжей, на балконе,

      под стражей провансальских тополей.

      Среди шелков, левреток, винограда

      играла ты, когда я по нагим

      волнам в неведомое Эльдорадо

      был генуэзским гением гоним.

      Ты знаешь, Калиостровой науки

      мы оправданьем были: годы шли,

      вставали за разлуками разлуки

      тоской богов и музыкой земли.

      И снова в Термидоре одурелом,

      пока в тюрьме душа тобой цвела,

      а дверь мою тюремщик метил мелом,

      ты в Кобленце так весело жила…

      И вдоль Невы, всю ночь не спав, раз двести

      лепажи зарядив и разрядив,

      я шел, веселый, к Делии – к невесте,

      все вальсы ей коварные простив.

      А после, после, став вполоборота,

      так