Стихи. Владимир Набоков

сама с собой,

      вообразив себя ребенком,

      сосною, соловьем, совой.

      Поверь же соловьям и совам,

      терпи, самообман любя, —

      смерть громыхнет тугим засовом

      и в вечность выпустит тебя.

2 мая 1923 г.

      Я странствую… Но как забыть? Свистящий…

      Я странствую… Но как забыть? Свистящий

      рвал ветер твой платок, дышал прибой,

      дышала ты… на гальке шелестящей

      прощался я с отчизной и тобой.

      Мотало ялик. Полоса тумана

      луну пересекала пополам,

      вздымалось море отгулом органа,

      стекало по заплаканным скалам.

      И ты на небывалое изгнанье

      благословляла жалобно меня,

      и снилось мне, что ночь – твое дыханье,

      что ты умрешь при мановенье дня.

      И клялся я, что вечно и повсюду,

      на всех распутьях мировой глуши,

      о, как беречь, как праздновать я буду

      гнев и любовь – бессонницу души.

      И море встало. Холодом и дымом

      отхлынул берег, весь тобой звеня.

      Я странствую… На берегу родимом

      ты, верная, еще не ждешь меня.

Берлин, май 1923 г.

      Нет, бытие – не зыбкая загадка!

      Нет, бытие – не зыбкая загадка!

      Подлунный дол и ясен, и росист.

      Мы – гусеницы ангелов; и сладко

      въедаться с краю в нежный лист.

      Рядись в шипы, ползи, сгибайся, крепни,

      и чем жадней твой ход зеленый был,

      тем бархатистей и великолепней

      хвосты освобожденных крыл.

6 мая 1923 г.

      Встреча

      И странной близостью закованный…

А. Блок

      Тоска, и тайна, и услада…

      Как бы из зыбкой черноты

      медлительного маскарада

      на смутный мост явилась ты.

      И ночь текла, и плыли молча

      в ее атласные струи

      той черной маски профиль волчий

      и губы нежные твои.

      И под каштаны, вдоль канала,

      прошла ты, искоса маня;

      и что душа в тебе узнала,

      чем волновала ты меня?

      Иль в нежности твоей минутной,

      в минутном повороте плеч

      переживал я очерк смутный

      других – неповторимых – встреч?

      И романтическая жалость

      тебя, быть может, привела

      понять, какая задрожала

      стихи пронзившая стрела?

      Я ничего не знаю. Странно

      трепещет стих, и в нем – стрела…

      Быть может, необманной, жданной

      ты, безымянная, была?

      Но недоплаканная горесть

      наш замутила звездный час.

      Вернулась в ночь двойная прорезь

      твоих – непросиявших – глаз…

      Надолго ли? Навек? Далече

      брожу и вслушиваюсь я

      в движенье звезд над нашей встречей…

      И если ты – судьба моя…

      Тоска, и тайна, и услада,

      и словно дальняя мольба…

      Еще душе скитаться надо.

      Но если ты – моя судьба…

1923 г.