Не выпускайте чудовищ из шкафа. Карина Демина

и полз медленно, тяжко. Того и гляди развалится на ходу.

      Свет фар его разгонял сумрак. А я все думала, что надо было Софье написать.

      Пусть бы разложила свои карты.

      И плевать, что ничего-то в них не увидит, но соврала бы, мол, жив Мишка. Заблудился… Хрень полная. Как может заблудиться человек, выросший на Дальнем? Который каждое дерево, каждый пень знает? И предчувствие становилось все поганей и поганей.

      И Яжинский, стоявший рядом, думал о том же.

      Хмурился.

      Жевал губы. Молчал.

      Грузовик остановился за чертой ограды. И дверца его распахнулась, выпуская человека, которого я вовсе не была готова видеть здесь.

      Бекшеев?

      Ему-то что понадобилось?

      – Доброго утра, – сказал он, оглядываясь. А потом подал руку, помогая выбраться донельзя довольной Янке. Та спрыгнула легко и тут же смутилась под строгим материным взглядом. А Бекшеев продолжил: – Мне сказали, что человек пропал…

      Горестный собачий вой донесся с побережья. И Яжинский закрыл глаза, а я… Тот, кто сам немного собака, понимает их.

      – Нашелся. – Губы мои онемели. – Чтоб его… нашелся.

      Глава 7. Пятерка пентаклей

      «Женщина приятной наружности в 37 лет желает выйти замуж за подходящего по возрасту и взглядам человека. Интеллигентная и деловая, не обремененная материальными трудностями, но даже имеющая годовой доход в 500 руб. От вас – желание раскрыть душу и фотография».

«Владивостокский вестник», колонка брачных объявлений

      Он лежал на старой косе. Лежал навзничь, широко раскинув руки, точно желая обнять это грязное сизое, точно прокуренное небо. Он лежал, и клочья водорослей, прицепившиеся к телу, казались путами.

      Выли собаки.

      И старый волкодав распластался на мокрой гальке, не смея приблизиться.

      Море, отползая, все же дотягивалось до мокрых Мишкиных ног. И подбиралось выше, а потом отступало, точно никак не способное решить, оставлять ли такую замечательную игрушку, или люди все же обойдутся.

      Яжинский первым ступил на пляж.

      – Стоять! – Громкий окрик Бекшеева заставил волкодавов заткнуться. Да и Яжинский замер. – Сначала тело осмотрим мы. Потому что…

      Потому что мальчишки, выросшие на этих скалах, не падают с них. И не ныряют в зимнее море.

      Потому что…

      – Зима, вы бы не могли… спуститься? – просить Бекшееву явно было неловко.

      Он держался рядом, но отчетливо прихрамывал. А с тростью по горам не побегаешь. Тем более если ее дома оставить.

      Да и костюмчик его, из темной шерсти, не для местных красот.

      Я кивнула.

      Спущусь. Осмотрю. Пусть и тошно, до того тошно, что зубы сводит. И Яжинский отступает, пропуская меня вперед.

      Здесь берег пологий, и море порой выносит… всякое.

      Теперь вот Мишку.

      Шаг.

      И галька скрипит под подошвой, проседая, а ямина заполняется соленою водой. Море холодное. И чувствую холод сквозь ботинки.

      Иду.

      Осторожно. Стараясь, как учили, видеть. Все. Берег пуст. Если тут кто и был, то следов не оставил, а если и оставил, то прилив