Тени кафе «Домино». Эдуард Хруцкий

донельзя Анатолий Мариенгоф, в роскошном пальто-реглан и в цилиндре, в котором отражались огоньки ламп.

      Рядом с ним тоже в цилиндре, который еле держался на золотистой голове, растягивал меха гармошки Сергей Есенин.

      – Олег, – крикнул он, – я тебе подарок принес. Настоящую тальянку.

      Он подошел к столу и они обнялись.

      Мариенгоф положил на стол несколько книжек Леонидова.

      – Мой подарок.

      – Садитесь, друзья.

      Есенин сел, выпил, повернулся к Арнаутову.

      – Что грустный, классик?

      – Жизнь такая.

      – А ты, Петя, выпей, давай, давай. Со мною вместе за Олежку, короля сенсаций. Ишь, что учудил, из-под расстрела сбежал от Махны.

      Он выпил. Вскочил. Оглядел зал.

      Потом вспрыгнул на эстраду.

      – Слушайте, други. Для милого мне человека Олежки Леонидова читаю.

      Он помолчал и сказал негромко:

      – Исповедь хулигана.

      Зал взорвался аплодисментами.

      – Давай, Сережа!

      – Браво!

      – Слушаем тебя!

      Есенин постоял в раздумье, потом бросил цилиндр на эстраду, поправил волосы и начал:

      – Не каждый умеет петь.

      Не каждому дано яблоком,

      Падать к чужим ногам.

      Сие есть самая великая исповедь,

      Которой исповедовался хулиган,

      Я нарочно иду нечесаным,

      С головой, как керосиновая лампа на плечах,

      Ваших душ, безлиственную осень, мне нравится

      В потемках освещать.

      Мне нравится, когда каменья брани

      Летят в меня, как град рыгающей грозы,

      Я только крепче жму тогда руками

      Моих волос качнувшийся пузырь.

      Зал молчал. И было в этом молчании что-то настороженное, как перед взрывом.

      Письмо из прошлого. Олег Леонидов

      Внезапно в темноте раздался грохот, казалось, что в квартире обвалился потолок.

      Леонидов проснулся, автоматически надел кастет на правую руку, выскочил из-за занавески, отгораживающую нишу, в которой стояла кровать, в комнату.

      Нащупал на стене выключатель и свет зажегся.

      Развалилась поленница дров, уложенных вдоль стены коридорчика и комнаты.

      Так он и стоял в одном белье, с кастетом на правой руке, среди разметавшихся по паркету сучковатых поленьев.

      Это надо же. Развалилась поленница, а вроде укладывали ее аккуратно. Видимо слишком много дров пожертвовал ему главный редактор.

      Леонидов сел на стул, печально оглядел дровяной хаос. Извечный, практически гамлетовский вопрос стал перед ним. Что делать? Складывать поленницу или послать все к матери и лечь спать.

      Господи! Дрова эти, буржуйка, мог ли он подумать об этом, когда менял квартиру в знаменитом доме Нереинзее. Тогда в каждой квартире стоял телефонный аппарат, на маленькой кухоньке двух-комфортная газовая плита, центральное отопление. На крыше дома разместился роскошный ресторан и теннисные корты. Сидишь в ресторане, а Москва внизу, как движущийся макет.

      Газ отключили, паровое отопление то же, о телефонной связи