Тени кафе «Домино». Эдуард Хруцкий

дворник?

      – Ждет.

      Тыльнер подошел к машине.

      – Приехали. А вы, Василий Алексеевич, подождите, – сказал он эксперту.

      Из кузова спрыгнули четверо.

      Они вошли в подъезд некогда весьма богатого доходного дома.

      Навстречу вышла странная личность в рваном обрезанном армяке, валенках, но в фуражке с галуном.

      – Вы дворник?

      – Я.

      – Мы из уголовного розыска.

      – Из сыскной, значит. Понимаем.

      – Кто живет в пятой квартире?

      – Когда-то там проживал писатель граф Толстой, а нынче какой-то комиссар.

      – Почему комиссар?

      – так в кожаной тужурке ходит и в фуражке со звездой.

      – Понятно. У вас есть запасные ключи?

      – Как не быть, имею.

      – Дайте их нам.

      – Я-то дам. Мне что, раз из сыскной просят, но у них два запора, я дрова заносил, видел. Здоровые щеколды.

      – А на черном ходу?

      – Не видел, не знаю. Там дверь досками заколочена.

      – Пошли посмотрим.

      На черной лестнице сидел агент второго разряда Соловьев и два милиционера.

      – Все спокойно, товарищ Тыльнер.

      – Пошли.

      Дверь, действительно была заколочена крест-накрест досками.

      Тыльнер подошел, дернул доску и она отъехала в сторону.

      – Господи помилуй, – дворник перекрестился.

      – Старый номер, доски на петлях. Соловьев, зови оперативников. Сам с Ефремовым и милиционерами к парадным дверям.

      В квартире, обставленной когда-то красивой мебелью из карельской березы двое Борис и Виктор, ужинали.

      – Борис, а как ты попал в квартиру графа Толстого? – спросил Казаринов.

      – Виктор, ты давно уже не был в Москве, твоя наивность поражает меня. Когда большевики переехали в наш стольный город, я в ихнем Совнаркоме у хорошего человека за бутылку спирта выменял бланк с печатью и подписью самого Ленина. А дальше дело техники, напечатал ордер на заявление и вот я здесь.

      – Мебель жаль. Такую красоту испортил.

      – До меня здесь жил революционный матрос, он-то и загадил стол. Видишь следы? Горячую сковородку ставил, чайник тоже. Чинарики о мебель гасил. Сволочь и мерзавец. Но я последний день в этой квартире. Наших повязали в Твери, значит и до меня доберутся. Но тебе устроиться я помогу.

      – Спасибо, Боря. Но у меня есть, где голову преклонить.

      – Папенька с маменькой?

      – И дядя с теткой.

      – А как ты жил в Крыму?

      – Неплохо. Ты помнишь, дядя отбил меня от военной службы в четырнадцатом году и пристроил в киноотдел Скобелевского комитета. Печатал рассказы в журналах, военные агитки. Потом меня Толдыкин пригласил в свое киноателье. Так я стал кинописателем. И представь, встречаю в Симферополе Толдыкина, они там фильму снимают, да не только они. Из Питера, Москвы, киноателье штук семь. Работа была, деньги тоже.

      – Да какие там деньги.

      – Не скажи. Я часть империалами получал.

      – Это дело. Что же ты не рванул с ними за кордон?

      – Не знаю.

      Виктор закурил.

      – Когда