Да будем мы прощены. Э. М. Хоумс

хотела бы прерывать, – перебивает пушистая волонтерка, – но вы за целый день еще успеете наговориться, а у меня работа есть.

      – То ли целый, то ли нет, – отвечает ей умирающий.

      – Давайте о ваших любимцах. Клички, возраст? У вас ключ от дома с собой?

      – Собака – Тесси, возраста не знаю, Маффин – кошка. Запасной ключ под фальшивым камнем слева от двери. Фальшивый ключ и десять баксов.

      Умирающий жужжит, чтобы заглушить наш разговор.

      – Слишком много информации, – говорит он. – Больше, чем мне следует знать.

      – Ага, будто вы прямо сейчас встанете и обокрадете мой дом?

      – Можете записать под мою диктовку? – спрашивает умирающий.

      – Могу попытаться.

      Давлю на кнопку и прошу бумагу и карандаш.

      – Это не сразу, – предупреждает сестра.

      – Тут умирающий, который хочет исповедаться.

      – Всем нам что-то нужно, – отвечает она.

      Я дремлю. Во сне слышатся выстрелы. Просыпаюсь с мыслью, что мой брат хочет меня убить.

      – Это не ты, – говорит сосед по палате. – Это в телевизоре. Пока ты спал, приходил коп. Сказал, что придет еще.

      Я молчу.

      – Можно тебе вопрос задать? Ты тот, который жену убил?

      – Что заставляет так думать?

      – Услышал тут разговор про человека, который жену убил.

      Я пожимаю плечами:

      – Моя жена подала на развод. И аннулировала мою медстраховку.

      Человек с порога спрашивает:

      – Кто тут просил священника?

      – Мы просили бумагу.

      – А!

      Он выходит, возвращается с большим блокнотом и ручкой.

      – С чего начать? – спрашивает умирающий. – Определенно существуют вопросы, на которые надлежит дать ответы. Трудность в том, что не на все ответы есть. Есть такие вещи, которые знать невозможно.

      Он начинает разворачивать рассказ – сложное повествование о женщине. Как они сошлись и как расходились.

      История красивая, затейливая, сэлинджеровская. Они не говорили на одном языке, у нее был яркий красный шарф, она забеременела.

      Я пытаюсь записывать. Глядя на то, что выходит из-под пера, вижу, что получается бессмыслица. Это и текстом-то назвать нельзя. Оставленные на бумаге следы вряд ли кто-нибудь смог бы прочесть. Я сосредотачиваюсь на ключевых фразах, рисую картинки, пытаюсь начертить карту – на всю страницу, – надеясь, что потом разберусь. А он говорит и говорит, и как раз когда я уже жду, что вот сейчас будет конец, развязка, он вдруг резко садится на кровати.

      – Дышать не могу! – говорит он.

      Я давлю на кнопку вызова.

      – Он не дышит! – кричу я. – Был бледный, а сейчас побагровел весь, даже лиловым стал!

      Палата быстро наполняется людьми.

      – Мы разговаривали, он как раз хотел сказать заключительную реплику и тут вдруг резко сел и говорит: «Дышать не могу».

      Он отплевывается, задыхается, он в беде, а люди все подходят и подходят, как публика на спектакль. И все стоят и на него смотрят.

      – Вы так и будете стоять и глазеть или будете что-то делать? –