Смута. Письма самозванки. Владислав Клевакин

напасть непременно сзади. Лях хоть и пьян, может кликнуть своих. Чего доброго, и пистоль за поясом заряжен».

      Садкевич медленно пустил по кругу коня, объезжая стог.

      – Черт дери! – выругался ротмистр. Он лихо поправил шлем на голове и перекрестился. – В этой варварской стране все возможно! – пробубнил он, собираясь уезжать.

      – Постой-ка, дядя!

      Зырян лихо заскочил сзади на круп лошади и, зажав ладонью рот Садкевича, повалился вместе с ним на землю. Польский ротмистр испуганно вытаращил глаза и попытался оторвать руку казака от своего рта.

      – Что ты все не уймешься! – злобно буркнул Зырян.

      Пистоль у Садкевича и вправду был за поясом. Он судорожно дернул рукой, пытаясь вытащить его, но вместо этого пистоль непонятным для поляка образом оказался в руке у Зыряна. Садкевич затих и раскрыл ладони, указывая, что он готов сдаться.

      – На кой ты мне сдался, – улыбнулся казак. – Письмо от короля давай.

      Садкевич бешено замотал головой. Меньше всего он представлял, что письмо его величества русской царице окажется в руках сидящего на нем голодранца.

      – Ну не жадничай, дядько! – Зырян уткнул ствол пистоля в горло поляку.

      Поняв, что казак вовсе не шутит, Садкевич медленно достал из-под кафтана свиток с большой королевской печатью.

      – И орел на месте! – усмехнулся Зырян, разглядывая печать.

      – Тебе отрубят голову! – злобно пробубнил поляк.

      Он тут же попытался расписать, какие еще ужасные кары ждут этого казака, попадись он ему в лапы, но у Зыряна не было желания слушать страшилки знатного ляха, тем более сейчас. Связав Садкевичу руки за спиной, Зырян заткнул ему рот перчаткой и схватил за поводья коня поляка. Позади уже кричали обеспокоенные пропажей командира гусары. Над полем поднялось облако пыли, поднятое возвращавшимися поляками.

      – Прощай, лях! – Зырян любезно поклонился связанному Садкевичу. – Может, и свидимся. Правду говоришь.

      Поляк, почуяв приближение своих, бешено завращал полными ненависти глазами и захрипел, изрыгая какие-то проклятья. Зырян лихо вскочил на коня и рванул поводья, разворачиваясь в сторону Москвы.

      – Кто отрубит, а кто и грошей мешок отвалит, – тихо рассмеялся Зырян.

      Конь уносил лихого казака вдаль по грунтовой дороге, вдоль скошенных полей, сиротливо прижавшихся к ним кривых деревушек, дворянских поместий. Иные из них были черны как смоль после пожаров, словно ураган спустившихся на грешную православную Русь. Другие же сверкали резными наличниками окон и зелеными маковками колоколен, разносивших свои переливы по окрестностям. Злой рок отвел от них свою черную длань лишь на некоторое время, чтобы позже спалить в огне беспощадной русской смуты.

* * *

      Утро в Тушинский лагерь пришло не криками задиристых петухов, а трескучими выстрелами пищалей да пистолетов. Сначала выстрелы были одинокими и робкими, но затем к ним присоединились десятки и сотни других. Испуганная живность в крестьянских сараях забилась