Смута. Письма самозванки. Владислав Клевакин

Москвы в пламени сгинет.

      Опохмелившись с утра, Зырян прицепил на ремень саблю и глянул в оконце. На мостовые сыпал белый снег. Из-за кривых крыш посадских домов торчали маковки соборов и часовен. Марья, зарывшись в подушку, тихо сопела. По дощатому тротуару протопал стрелецкий караул с пищалями на плечах. Стрельцы уходили в сторону Земляного города.

      Марья открыла один глаз. Казак стоял у окна и молчал.

      – О чем думаешь, казаче? – пролепетала Марья. Она поднялась и потянулась. – За гроши не бойся, спрятала хорошо.

      Зырян хмыкнул:

      – Ехать мне надо.

      Марья испуганно соскочила с кровати и бросилась казаку на спину.

      – Я недалече, – успокоил ее Зырян.

      Он слышал, как девка засопела, а потом и вовсе захныкала.

      – Схожу в Тушино, заберу дружка – и в Москву.

      Марья, еще раз пустив слезы, шмыгнула носом.

      – Пустой иди, казаче, без жратвы, и коня не корми.

      Зырян удивленно посмотрел на Марью.

      – Это чего так, без жратвы?

      Марья встала с кровати и подошла к Зыряну.

      – Придешь с харчем, поймут, что в Москве был. – Марья опустила голову на грудь казака. – А так – пуст казак, словно ветер, и конь не кормлен, где его носило, поди спроси ветра.

      – Ай да Марья! – воскликнул Зырян. – И правду говоришь. Где казак акромя Москвы харч возьмет, коли все деревеньки и имения вокруг города самозванец пожег.

      В темное время Москва с вершины холма выглядит, словно рассыпанные по земле угли. Зырян еще раз обернулся в сторону валов и крепостных стен и дернул поводья коня. Мокрый снег слепил глаза, стекал ручейком с горячего крупа коня. Хорошо, что стужа еще не пришла, ежился всадник, сильнее втягивая голову в плечи.