Васса Железнова (сборник). Максим Горький

дружелюбно воскликнул губернатор, с улыбкой стиснув руку Маякина и потрясая ее, в то время как старик прикладывался к руке архиерея. – Как поживаете, бессмертный старичок?

      – Покорнейше вас благодарю, ваше превосходительство! Софье Павловне нижайшее почтение! – быстро говорил Маякин, вертясь волчком в толпе людей. В минуту он успел поздороваться и с председателем суда, и с прокурором, и с головой – со всеми, с кем считал нужным поздороваться первый; таковых, впрочем, оказалось немного. Он шутил, улыбался и сразу занял своей маленькой особой внимание всех, а Фома стоял сзади его, опустив голову, исподлобья посматривая на расшитых золотом, облеченных в дорогие материи людей, завидовал бойкости старика, робел и, чувствуя, что робеет, – робел еще больше.

      Но вот крестный схватил его за руку и потянул к себе.

      – Вот, ваше превосходительство, крестник мой, Фома, покойника Игната сын единственный.

      – А-а! – пробасил губернатор. – Очень приятно… Сочувствую вашему горю, молодой человек! – пожимая руку Фомы, сказал он и помолчал; потом уверенно добавил: – Потерять отца… это очень тяжелое несчастие!

      И, подождав секунды две ответа от Фомы, отвернулся от него, одобрительно говоря Маякину:

      – Я в восторге от вашей речи вчера в думе! Прекрасно, умно, Яков Тарасович… они не понимают истинных нужд населения…

      – И потом, ваше превосходительство, капиталишко маленький – значит, город свою деньгу должен добавлять…

      – Совершенно верно! Совершенно верно!

      – Трезвость, я говорю, это хорошо! Это дай бог всякому. Я сам не пью… но зачем эти читальни, ежели он – народ-то этот – читать даже и не умеет?

      Губернатор одобрительно мычал.

      – А вот, говорю, вы денежки на техническое приспособьте… Ежели его в малых размерах завести, то – денег одних этих хватит, а в случае можно еще в Петербурге попросить – там дадут! Тогда и городу своих добавлять не надо и дело будет умнее.

      – Именно! Но как закричали на вас либералы-то, а?

      – Уж такое их дело, чтобы кричать…

      Густой кашель соборного протодиакона возвестил о начале богослужения.

      К Фоме подошла Софья Павловна, поздоровалась и тихо, грустным голосом говорила ему:

      – Я смотрела на ваше лицо в день похорон, и у меня сердце сжималось… «Боже мой, – думала я, – как он должен страдать!»

      А Фома слушал ее и – точно мед пил.

      – Эти ваши крики! Они потрясли мне душу… бедный вы, мальчик мой!.. Я могу говорить вам так, ведь я уже старенькая…

      – Вы! – тихо воскликнул Фома.

      – А разве нет? – спросила она, наивно глядя в его лицо.

      Фома молчал, опустив голову.

      – Вы не верите, что я старушка?

      – Я вам верю… но только это неправда! – вполголоса и горячо сказал Фома.

      – Неправда – что? Что вы верите мне?

      – Нет! Не это… а то, что… Я – вы извините! – не умею я говорить! – сказал Фома, весь красный от смущения. – Необразован я…

      – Этим не надо смущаться… – покровительственно