Васса Железнова (сборник). Максим Горький

Ты себе сиди, помалкивай у своего бабьего дела…

      – Про обед рассказывал я ей, – перебил Фома речь крестного.

      – Ага! Та-ак… Ну, и я буду говорить про обед… Наблюдал я за тобой давеча… неразумно ты держишь себя!

      – То есть как? – спросил Фома, недовольно хмуря брови.

      – То есть так-таки просто неразумно, да и все тут. Говорит, например, с тобою губернатор, а ты молчишь…

      – Что же я ему скажу? Он говорит, что потерять отца – несчастье… ну, я знаю это!.. А что же ему сказать?

      – «Так как оно мне от господа послано, то я, ваше превосходительство, не ропщу…» Так бы сказал или что другое в этом духе… Губернаторы, братец ты мой, смирение в человеке любят.

      – Что же мне – овцой на него глядеть? – усмехнулся Фома.

      – Овцой ты глядел, – этого не надо… А надо ни овцой, ни волком, а так – этак – разыграть пред ним: «Вы наши папаши, мы ваши детишки…» – он сейчас и обмякнет.

      – Это зачем же?

      – А на всякий случай… Губернатор – он, брат, всегда куда-нибудь годится.

      – Чему вы его учите, папаша! – тихо и негодующе сказала Люба.

      – А чему?

      – Лакейничать…

      – Врешь, ученая дура! Политике я учу, а не лакейству, политике жизни… Ты вот что – ты удались! Отыди от зла… и сотвори нам закуску. С богом!

      Люба быстро встала и, бросив полотенце из рук на спинку стула, ушла… Отец, сощурив глаза, досмотрел ей вслед, побарабанил пальцами по столу и заговорил:

      – Буду я тебя, Фома, учить. Самую настоящую, верную науку философию преподам я тебе… и ежели ты ее поймешь – будешь жить без ошибок.

      Фома взглянул, как двигаются морщины на лбу старика, и они ему показались похожими на строчки славянской печати.

      – Прежде всего, Фома, уж ежели ты живешь на сей земле, то обязан надо всем происходящим вокруг тебя думать. Зачем? А дабы от неразумия твоего не потерпеть тебе и не мог ты повредить людям по глупости твоей. Теперь: у каждого человеческого дела два лица, Фома. Одно на виду у всех – это фальшивое, другое спрятано – оно-то и есть настоящее. Его и нужно уметь найти, дабы понять смысл дела… Вот, к примеру, дома ночлежные, трудолюбивые, богадельни и прочие такие учреждения. Сообрази – на что они?

      – Чего же соображать? – скучно сказал Фома. – Известно всем, для чего… для бедных, немощных.

      – Эх, брат! Иногда всем бывает известно, что такой-то человек мошенник и подлец, а все-таки все его зовут Иваном иль Петром и величают по батюшке, а не по матушке…

      – Это вы к чему?

      – А все к делу… Так вот, говоришь ты, что дома эти для бедных, нищих, стало быть, – во исполнение Христовой заповеди… Ладно! А кто есть нищий? Нищий есть человек, вынужденный судьбой напоминать нам о Христе, он брат Христов, он колокол господень и звонит в жизни для того, чтоб будить совесть нашу, тревожить сытость плоти человеческой… Он стоит под окном и поет: «Христа ра-ади!» – и тем пением напоминает нам о Христе, о святом его завете помогать ближнему… Но люди так жизнь свою устроили, что по Христову учению совсем им невозможно поступать, и стал для нас Иисус Христос совсем