Васса Железнова (сборник). Максим Горький

к мальчику. Она говорила снисходительно, часто подшучивала над ним, в речах ее то и дело мелькали незнакомые Фоме слова, которые она произносила как-то особенно веско, с видимым удовольствием. Она особенно любила говорить о своем брате Тарасе, которого она никогда не видала, но о котором рассказывала что-то такое, что делало его похожим на храбрых и благородных разбойников тетушки Анфисы. Часто, жалуясь на своего отца, она говорила Фоме:

      – Вот и ты такой же будешь – кощей!

      Все это было неприятно юноше и очень задевало его самолюбие. Но порой она была пряма, проста, как-то особенно дружески ласкова к нему; тогда у него раскрывалось пред нею сердце и оба они подолгу излагали друг пред другом свои думы и чувства.

      Оба говорили много, искренно – но Фоме казалось, что все, о чем говорит Люба, чуждо ему и не нужно ей; в то же время он ясно видел, что его неумелые речи нимало не интересуют ее и она не умеет понять их. Сколько бы времени они ни провели за такой беседой – она давала им одно лишь ощущение недовольства друг другом. Как будто невидимая стена недоумения вдруг вырастала пред ними и разъединяла их. Они не решались дотронуться до этой стены, сказать друг другу о том, что они чувствуют ее, и продолжали свои беседы, смутно сознавая, что в каждом из них есть что-то, что может сблизить и объединить их.

      Приехав в дом крестного, Фома застал Любу одну. Она вышла навстречу ему, и было видно, что она нездорова или расстроена: глаза у нее лихорадочно блестели и были окружены черными пятнами. Зябко кутаясь в пуховый платок, она, улыбаясь, сказала:

      – Вот хорошо, что приехал! А то я одна сижу… скучно, идти никуда не хочется… Чай будешь пить?

      – Буду… Ты что это какая, нездоровится, что ли?

      – Иди в столовую, а я скажу, чтоб самовар дали… – проговорила она, не отвечая на его вопрос.

      Он прошел в одну из маленьких комнат дома с двумя окнами в палисадник. Среди нее стоял овальный стол, его окружали старинные стулья, обитые кожей, в одном простенке висели часы в длинном ящике со стеклянной дверью, в углу стояла горка с серебром.

      – Ты с обеда? – спросила Люба, входя.

      Фома молча кивнул головой.

      – Ну что, парадно?

      – Беда! – усмехнулся Фома. – Я точно на угольях сидел… Все – как павлины, а я – как сыч…

      Люба, расставляя посуду, ничего не ответила ему.

      – Ты чего в самом деле скучная какая? – снова спросил Фома, взглянув на ее хмурое лицо.

      Она обернулась к нему и с восторгом, с тоской сказала:

      – Ах, Фома! Какую я книгу прочитала! Если б ты мог это понимать!

      – Видно, хороша книга, коли этак перевернуло тебя… – усмехнулся Фома.

      – Я не спала… всю ночь читала… Ты пойми: читаешь – и точно пред тобой двери раскрываются в какое-то другое царство… И люди другие, и речи, и… всё! Вся жизнь…

      – Не люблю я этого… – недовольно сказал Фома. – Выдумки, обман. Театр тоже вот… Купцы выставлены для насмешки… разве они в самом деле такие глупые? Как же! Возьми-ка крестного…

      – Театр – это та же школа, Фома, – поучительно сказала Люба. – Купцы